Темнело, я закуталась в бархатное покрывало, которое использовала как шаль и которое тюремщица не забрала, когда снимала постельное бельё. Но мне ненавистно было его прикосновение, местами его покрывали пятна – словно старая грязь. Неужели оно действительно осталось от тех дней, когда тут была заключена Людовика?

Я думаю, что всё-таки задремала. Ко мне больше не приходили, и я поняла, что кормят меня дважды в день. Но теперь я была гораздо сильнее, а в голове яснее, чем накануне. Странное чувство ожидания разбудило меня в темноте. Я не могла сказать, который час. Ночь стояла очень тёмная, и прошло какое-то время, прежде чем я разглядела окно.

И тут оно началось – то же далёкое пение за стеной. Оно становилось всё громче. Я представила себе процессию женщин, несколько последовательниц ордена, забытого миром. Они проходят ночным путём к часовне. И их путь пролегает прямо за моей стеной.

Внимательно прислушиваясь, я решила, что слышу только один голос, а не хор. Неужели моя тюремщица в темноте обретает дар речи, чтобы исполнить ритуал, который наполняет значением её дни?

Я лежала на койке у самой стены. И на этот раз не стала колотить кружкой. Бесполезно. В ответ я получу только насмешку. Поэтому я не уходила со своего места. Этот звук, пусть непонятный, означал, что я здесь не одна. Ведь до сих пор я слышала только свой собственный голос.

Пение оборвалось, не резко, как накануне, когда я застучала, а так, словно ритуал закончился. Наступила тишина, густая тишина ночи, даже ветра за окном не было слышно.

Потом – звук, в самой комнате, где я находилась. Я протянула руки и схватилась за край стола. Он сдвинулся! Щелчок. И…

Свет, слабый, дрожащий, но он ослепил мои глаза, привыкшие к темноте. Появилась светлая линия над подвесной доской, высоко, так что мне пришлось закинуть голову. Линия стала шире, размером с мою ладонь, ещё шире. Камни отодвигались, образуя отверстие, не как дверь, но всё же отверстие, сквозь которое я могла видеть – как в окно. Но это окно было гораздо шире того, что в моей камере.

Источник света мне не был виден. Зато в полусвете-полутени окна показалось лицо в обрамлении вуали, которая отчасти закрывала лицо. Сквозь туманный покров я увидела широко раскрытые тёмные глаза, полуоткрытый рот. И это была вовсе не старуха-тюремщица. Лицо принадлежало молодой девушке, почти ребёнку.

Мы смотрели друг на друга сквозь отверстие, а потом она подняла источник света – канделябр с двумя свечами, чёрный, странно изогнутый, старинной работы, от свеч исходил острый аромат, не такой густой, как церковный ладан, но приятный, особенно в затхлом воздухе моей камеры.

– Смерть… – губы её искривились, она произнесла это слово со свистящим акцентом.

Я не знала, какова её цель, но она была так молода, так не похожа на мою тюремщицу. И я резко ответила:

– Вздор! – не могу сказать, почему я выбрала именно это слово для ответа своей странной ночной посетительнице. Но эффект его оказался поразительным. Она стояла удивлённая, явно не зная, что делать дальше.

– Не знаю, зачем ты пытаешься испугать меня… – продолжила я тем же тоном. – Кто ты и что здесь делаешь?

Я видела, как в тени вуали она провела языком по губам.

– Смерть… – это слово я поняла. Но потом она начала нести какую-то галиматью, и я даже немного отступила назад, почти уверенная, что передо мной сумасшедшая.

– Не понимаю, о чём ты говоришь, – я старалась говорить как можно более спокойным голосом. Нельзя возбуждать сумасшедших, подсказало мне какое-то воспоминание.

Теперь я видела обе её руки. Одна из них, которая не держала подсвечник, совершала странные медленные жесты, как будто ловила пальцами что-то в воздухе, скатывала это невидимое и бросала в меня. Я действительно не понимала, что она делает. Но она, пусть и сумасшедшая, знала тайну отверстия в стене. Вероятно, здесь могла открыться возможность бегства. Поэтому я должна была постараться узнать как можно больше.

– Как тебя зовут?..

Она гордо вскинула голову.

– Людовика! – ответ прозвучат словно титул, который ставит её гораздо выше остальных смертных.

Но я не хотела признавать, что меня посещает дух давно умершей женщины. С другой стороны, подыграть ей, – возможно, было единственным способом сохранить её внимание и благодаря этому узнать путь к бегству.

Она выжидательно смотрела на меня. Потом неожиданно отбросила высокомерный вид: лицо её стало гораздо человечней.

– Не веришь? Ты ведь не боишься? – спросила девушка высоким и очень молодым голосом; она была ещё совсем близка к детству.

Надо рискнуть, решила я.

– Ты играешь в Людовику. Да, в это я верю, – осторожно ответила я.

Она рассмеялась, почти злорадно.

– Хорошая игра. А остальные верят. Должны верить… У меня есть власть, – она уверенно кивнула. – У неё была власть – она могла колдовать, даже убивать. Я знаю… Её закрыли здесь… там же, где тебя… но не смогли удержать… ненадолго. Она смогла заставить их сделать, что ей нужно… и ушла… А они решили, что её забрал дьявол… что он отпустил её назад. Но это я… я делаю то, что она хочет… путаю их. Я учусь… узнаю многое… а когда буду знать достаточно, они будут бояться меня, как боялись её. Но… – она чуть наклонила голову набок, разглядывая меня, не зло, а скорее с любопытством. – Но ты не боишься. Разве ты мне не веришь?