— Когда зарубежные скотоводы перегоняют к нам скот, на границе его пересчитывают, досматривают вещи чопанов, — пояснил Карачун. — Иногда на такую процедуру приезжает сам консул из города. Сегодня тоже приедет, чтобы передать унесенную контрабандистами за кордон винтовку. Поэтому переводчик необходим.

Карачун был чем-то озабочен. По его лицу Яков определил, что дело не только в винтовке.

— У меня к тебе тоже разговор, — поднимаясь в седло, сказал он. Но говорить пока не начинал, а Карачун не торопил его.

Погруженные каждый в свои мысли, они ехали молча, благо никто не мешал думать: следующую партию скота еще не пропускали.

Дорога ведет в гору. Лошади идут шагом. Звонко цокают копыта. Справа круто поднимается кверху откос, слева такой же откос уходит вниз. «Здесь тоже надо бы поставить подпорную стенку», — думает Яков. Тут же прикидывает, где в дорожном покрытии изъяны, не следует ли подсыпать щебенки или Песку.

От бывшего казачьего форта до арки, где кончается один мир и начинается другой, всего два с половиной километра. Проезжая мимо каменных стен бывшей казармы с узкими окнами, Кайманов и теперь испытывает чувство настороженности, какое испытывал в детстве. Ищет глазами яму за казармой, куда пьяные казаки выбрасывали бутылки. Вспоминает, как они с Баратом и Алешкой Нырком украдкой таскали бутылки, набивали негашеной известью из железного ящика, заливали водой, запечатывали и... глушили лягушек. Здесь, на водоупорном горизонте, раньше растекалась вода из арыков, журчавших вдоль дороги. Теперь арыков нет. Высохло и лягушиное болотце. Нет лягушек, нет и бутылок за старой казармой. Яков, усмехнувшись про себя, подивился ходу своих мыслей. Да, не просто начинать разговор о своих подозрениях. Не начинать тоже нельзя. Очень может быть, что Флегонт Мордовцев действительно грешит терьяком. Надо обязательно посоветоваться с Федором... Но не сразу, лучше еще все обдумать.

На дороге появилась следующая отара. Впереди, важно переступая, шли коровы, за ними сплошной массой двигались овцы. Сопровождали отару два оборванных и грязных чопана в выгоревшей на солнце одежде, вязаных круглых шапочках. По сторонам, размахивая тощими руками и покрикивая на собак, носились загорелые до черноты мальчишки-подпаски, стараясь задержать овец, чтобы не было сутолоки и какая-нибудь глупая скотина не свалилась бы в пропасть.

Дорога освободилась не сразу. Наконец Карачун тронул коня.

— Разрешаем им перегонять стада, — сказал он, — а сколько заразы они у нас оставляют! У них ведь ни профилакториев, ни ветеринарных пунктов нет. Все на волю аллаха. С другой стороны, жалко: горы у них высокие, черных земель, зимних выпасов, как у нас, нет. Скот гибнет. Приходится помогать...

Кайманов промолчал. Впереди показалась пограничная арка.

Еще мальчишкой прибегал сюда Яков посмотреть на полосатую будку и шлагбаум. Теперь же здесь выросла большая арка, перевитая красными и зелеными полосами. На ней — герб Советского Союза, буквы «СССР». С высоты седла за аркой, на ничейной земле, виден деревянный шлагбаум, напоминавший кривую оглоблю с привязанным к короткому ее концу куском рельса. За шлагбаумом — пастухи и пограничные жандармские чиновники.

«Оказывается, кроме вооруженной борьбы с контрабандистами существуют и нормальные, добрососедские отношения между сопредельными государствами, выгодная и той и другой стороне торговля», — размышлял Яков. Он окинул взглядом возвышавшиеся вокруг сопки. Здесь подходившая к арке дорога напоминала коридор между скалами. Слева, недалеко от линии границы, на вершине одной из сопок утвердила бревенчатые опоры пограничная вышка. Против нее, по ту сторону границы, — сложенное из камня здание, казарма-пост. Это — и жилище для пограничников сопредельной территории, и наблюдательный пункт. У самой арки, на площадке, позволявшей пропустить мимо отару, Яков увидел знакомый силуэт всадника в туркменской папахе.

— Ну вот и Аликпер, — заметил Карачун. А Яков подумал: почему бы Аликперу не пропускать скот и не быть одновременно переводчиком для Карачуна? Скорее всего, начальник заставы нарочно позвал его, Якова, к самой границе, чтобы он посмотрел, какая она есть. А может, совсем по иной причине вызвал его сюда.

Аликпер, не сходя с коня, пересчитывал с работниками таможни скот. Мимо Карачуна и Якова сплошным потоком шли овцы. Сотрудники таможни пропускали их в узкую калитку, и Якову с Карачуном пришлось долго ждать, пока пересчитают всю отару. Стоявший по ту сторону низких железных ворот чиновник сделал приветственное движение рукой. Карачун сдержанно взял под козырек. Как видно, они знали друг друга.

В группе иностранцев Яков приметил интеллигентного вида курда или перса в европейском костюме.

— Консул, — вполголоса пояснил Карачун. Начальник заставы с невозмутимым выражением на лице подошел к арке, сказал несколько слов. Яков перевел их, и погранкомиссар передал Карачуну через загородку русскую винтовку.

Яков заметил, как легкая ироническая усмешка тронула губы жандармского чиновника, как шевельнулись тщательно подбритые черные усики щеголеватого консула. В этот момент донеслось оброненное в сердцах ругательство Аликпера. Шея консула мгновенно налилась кровью. Черные глаза стали узкими, усики тонкой скобкой охватили плотно сжатый рот.

— Собака... — в ярости прошипел он по-курдски. — Какой ты мусульманин, если против своих идешь?

Кайманов обернулся к Аликперу. Тонкое лицо прославленного стрелка горело ненавистью к закордонному чиновнику. Казалось, еще секунда — и Аликпер вскинет винтовку, тогда... Ясно, что могло случиться тогда. Но Аликпер сдержался. Оглянувшись, он громко, так, чтобы все понимавшие по-курдски хорошо его слышали, произнес:

— Сам — собака, жена твоя — сука, дети — щенки!

С тревогой Яков посмотрел на Карачуна: оскорбление официального представителя сопредельного государства — не шутка. Но начальник заставы оставался невозмутимым. Его будто ничто не волновало, хотя Яков ясно видел, как напряглись руки Федора.