— Ты, Яков Григорич, вижу, любишь свою Олю, —негромко сказал Мордовцев, — а я Глафиру Семеновну с таких вот лет люблю. За отца твоего вышла — не перечил. К старости только счастье добыл. Неужто осудишь?

Флегонт смотрел на него проницательными глазами, в которых не было и признаков хмеля. Неподдельная искренность отчима как-то сразу обезоружила Якова. Он даже не ответил.

— Все, что у меня есть, — продолжал Мордовцев, — Глафире Семеновне и вам с Олей отдам. Одной семьей будем жить. Дауган — вот он, рукой подать. Всего сорок верст. В чем нужда будет — только скажи.

— Да мы и сами на своих ногах, — произнес наконец Яков.

— Правильно, — охотно поддержал Мордовцев и добавил не очень понятное: — Человеку требуется человечье, а мужчина, я думаю, завсегда мужчину поймет...

Яков молча пожал плечами.

— Коня для бригады дали? — меняя тему разговора, деловито спросил Флегонт.

— Для бригады...

— Справный конек. Можно и в упряжку и под седло. На Даугане вам придется кое-когда и верхи до заставы гнать: граница! Увидел чужого — сообщи, а то и сам, когда совладаешь, задерживай.

— Мне в дорожном управлении уже говорили, — отозвался Яков.

— Задерживать?

— Ну да... Сказали, там контрабандисты с терьяком [7] толпами прут. Увидишь, говорят, кого из-за кордона, задерживай и руки вяжи. А бежать будет, один раз в воздух, другой — по нарушителю пали.

— Палить-то есть из чего?

— Есть... Берданка, еще батина. — Яков не выдержал, улыбнулся: — Бывает, осечки дает. А так ничего, стреляет...

— Присмотрятся к тебе погранки, винтовку дадут, — уверенно сказал Флегонт. — На заставах народу мало. Без нашего брата им с контрабандой не совладать...

На крыльцо вышла Ольга. Яков с удовольствием посмотрел на ее цветущее лицо, заметно располневший стан, ревниво взглянул на Мордовцева: видит ли он достоинства его жены?

Доброта — главное свойство характера Ольги — была у нее в лице, сквозила в каждом движении. Что говорить, славную жену нашел себе Яков! Вот и сейчас не упрекнет, не поругает за то, что оставил ее среди чужих. Понимает, надо ему и с матерью и с отчимом поговорить.

Ольга и впрямь не думала сердиться, только спросила:

— Скоро поедем, Яша?

Она уже поняла, что здесь им делать нечего.

— Переночевали бы, — предложил Флегонт. — Барометр на бурю показывает. Не дай бог, в горах настигнет.

«Уж и барометр завел, справный хозяин», — подумал Яков.

— В горах что дома, — ответил он. — В случае дождя, укроемся в гавахе [8] .

— И то верно, — согласился Флегонт. — Глаша! — громко крикнул он. — Выдь-ка на минутку. Проводим молодых.

Мать поахала для порядка: «Куда ж вы на ночь глядя?», потом принесла корзину всякой снеди, расцеловалась с Ольгой и Яковом, проводила их до телеги, по-здешнему — трешпанки. Груза в трешпанке совсем немного: сундучок с посудой, узлы с постелью, всякой домашностью, брезентовая сумка с инструментом: кирка, лопата, молоток.

Якову стало неудобно перед матерью — бедное у них с женой хозяйство, но, поразмыслив, он успокоился: всем приходится начинать сначала.

Мордовцев вывел коня, запряг, передал Якову вожжи, вернулся в дом и вынес добротную, отливавшую блеском воронова крыла кавказскую бурку.

— На свадьбе вашей мне не довелось быть, но подарок я припас. Получай, — сказал он и, предупреждая возражения Якова, заботливо добавил: — Холодно будет, жену укроешь. Ей теперь за двоих беречься надо.

Яков хотел отказаться от богатого подарка, но, вспомнив, что на случай холодной ночи в горах и правда нечем укрыться, взял бурку.

— Спасибо, Флегонт Лукич, — сказал он. — Приезжайте на Дауган. На охоту сходим, может, архара или козла какого подстрелим...

— Дорога знакомая, сто раз приедем, — улыбнулся Мордовцев. — Чай, не чужие теперь.

Последние напутствия, прощальные поцелуи. И вот трешпанка загремела колесами по мощенным булыжником улицам, направляясь к окраине города, откуда начиналась дорога к границе, на Дауган. Яков и прижавшаяся к нему Ольга еще раз оглянулись на дом Мордовцева, разноголосо горланивший изо всех открытых окон, улыбнулись друг другу, будто сбросили с себя давивший их груз.

Яков чувствовал, что лишь по каплям выжимает из себя скованность и напряжение, оставшиеся от встречи с матерью и отчимом. Он молчал, досадуя, что не на равных говорил с Мордовцевым. Еще и бурку взял. Да и свадьба эта свалилась как снег на голову. Однако вид пыльной дороги, бурых гор, вставших ломаной стеной до самого горизонта, весь этот знакомый с детства простор неба, в котором на немыслимой высоте пластали круги два орла, вытеснили из сердца Якова горький осадок, оставленный встречей. Перед ним постепенно раскрывался полузабытый мир чувств и красок, воскрешенный тем неповторимым ароматом сухой травы, горьковатой полыни, нагретой солнцем пыли, который, один только раз охватив путника, остается в памяти на всю жизнь.