Дальше он спрашивает: а к чему это приводит?

«Все эти соображения, по-видимому, говорят о том, что людям присущи две тенденции: одна из них — тенденция иметь — обладать (т. е. бегать по шопингам и грызться друг с другом. — С.К.), — в конечном счете, черпает силу в биологическом факторе, в стремлении к самосохранению».

И это очень большая сила, говорит Фромм, на которую, конечно, можно опереться. Это звериная толща — все то до-человеческое, природное, что существует в человеке, это все инстинкты, которые спят, но никуда не исчезли. Самосохранение… грызня… джунгли… «война всех против всех»…

«Вторая тенденция — быть… жертвовать собой — обретает силу в специфических условиях человеческого существования и внутренне присущей человеку потребности в преодолении одиночества посредством единения с другими…

Те культуры, которые поощряют жажду наживы, а значит, модус обладания, опираются на одни потенции человека. Те же, которые благоприятствуют бытию и единению, опираются на другие».

Но не надо, указывает Фромм, говорить, что этих других потенций нет. Не надо говорить о том, что можно опираться только на те потенции, которые нужны культурам, поощряющим жажду наживы, даже ради развития. Адам Смит, Гоббс, «война всех против всех»… Адам Смит: алчные индивидуумы начинают грызться, порождают развитие, общественное благо, благо из алчности.

«В заключение, — пишет Фромм, — можно сказать, что нет ничего удивительного в том, что стремление человека к самоотдаче и самопожертвованию проявляется столь часто и с такой силой, если учесть условия существования человеческого рода».

Человеческий род не может существовать без опоры на это. Он погибнет, если не будет существовать с опорой на это.

«Удивительно, — пишет Фромм, — скорее то, что эта потребность может с такой силой подавляться, что проявление эгоизма в индустриальном обществе (как и во многих других) становится правилом, а проявление солидарности — исключением. Вместе с тем, как это ни парадоксально, именно этот феномен вызван потребностью в единении. Общество, принципами которого является стяжательство, прибыль и собственность, порождает социальный характер, ориентированный на обладание, и как только этот доминирующий тип характера утверждается в обществе, никто не захочет быть аутсайдером, а вернее отверженным; чтобы избежать этого риска, каждый старается приспособиться к большинству, хотя единственное, что у него есть общего с этим большинством, — это только их взаимный антагонизм».

А дальше Фромм идет до конца: «В католической теологии такое состояние существования в полном разъединении и отчуждении, не преодолеваемом и в любви (а Фромм подробно объясняет, почему в подобном состоянии подлинной любви быть не может, и она подменяется сексом, и почему нужны все эти сексуальные революции. — С.К.), определяется, как „ад“».

Фромм ставит знак тождества между адом метафизическим и адом социальным. Ад — это состояние всеобщего разъединения, не преодолеваемого и в любви.

А дальше он обращает внимание на ту сторону Маркса, которую не то чтобы запрещено было обсуждать в советское время, а просто ее категорически не хотели обсуждать. Об эксплуатации говорили, об отчуждении — нет. А мы сейчас, осуществляя критику капитализма, заговорили об отчуждении.

Фромм пишет: «Труд, по Марксу, символизирует человеческую деятельность, а человеческая деятельность есть жизнь. Напротив, капитал, с точки зрения Маркса, — это накопленное, прошлое и в конечном счете мертвое. Нельзя полностью понять, какой эмоциональный заряд имела для Маркса борьба между трудом и капиталом, если не принять во внимание, что для него это была борьба между жизнью и смертью, борьба настоящего с прошлым, борьба людей и вещей, борьба бытия и обладания».

Видите, какой выстраивает ряд Фромм вместе с Марксом? Бытие или обладание, жизнь или смерть, живое или мертвое.

«Для Маркса вопрос стоял так: „Кто должен править кем? Должно ли живое властвовать над отжившим или отжившее над живым?“ Социализм для него олицетворял общество, в котором живое одерживает победу над отжившим».

То есть метафизическую победу.

А вот теперь хотелось бы обсудить, — куда ведет эта дорога, которую мы наметили, когда сказали о том, что капитализм сегодня постепенно выстраивает Большой Юг, Большой Запад, Большой Дальний Восток. И начинает игру Большого Юга против Большого Дальнего Востока, заигрывает с ним. Это социокультурная политика, это глобальная политика, это стратегия, но это еще не концепция и не конечная цель. Что по другую сторону этой стратегии?

Если верить тому, что говорят Фромм и Маркс, по другую сторону этой стратегии — то единственное, что и может быть построено, когда сложатся «мировой город» и «мировая деревня» и когда остановится развитие. Как только остановится развитие и иерархия окажется неподвижной, выяснится, что история — это грех. И рано или поздно окажется, что единственное, что может дооформить это концептуально, метафизически и стратегически, — идея многоэтажного человечества.

Поскольку род человеческий (для Маркса) отчуждает в капитализме свою сущность от себя, то род человеческий, потеряв свою сущность, потеряет единство. И в этой потере единства он рано или поздно придет к идее многоэтажного человечества. А идея многоэтажного человечества, в котором единство вида будет отменено (что и будет представлять собой новую и гораздо более тонкую разновидность фашизма), рано или поздно обязательно востребует гностическую метафизику. Ибо именно в гностической метафизике все доведено до предела: там есть «пневматики», то есть высшие люди, живущие духом, творчеством, интеллектом; «психики», живущие только эмоциями; «хилики», живущие только телом, только жратвой и пр.

Раскачивание потребления рано или поздно приведет к формированию огромного количества обездушенных человеческих потребителей-скотов, над которыми начнут надстраиваться другие иерархии. Не иерархии суперпотребления, а «верхние этажи многоэтажного здания» — иерархии, отрывающие самих себя от «нижних этажей». В этом завершение замысла со всеми этими Большим Югом, Большим Дальними Востоком и так далее. Это гностическое, по большому счету, завершение, после которого человечество как единое целое перестает существовать. А как только оно перестает существовать как единое целое, гуманизма в том виде, в каком мы к нему привыкли, уже не будет. Никто ведь не запрещает директору совхоза или зоотехнику сокращать поголовье кур, если это полезно для совхоза и для потребителей куриного мяса. Почему тогда нельзя сократить количество «хиликов», если они не нужны? Почему нельзя растоптать «психиков», если они не одно с тобой человечество? Если они фундаментально, антропологически, метафизически другие?