— И не надо говорить о коляске, Джо, — сказала она. (В эту минуту мне как раз почудилось, что я слышу стук колес.) Все равно мы ее не купим. Не знаю, зачем ты завел этот разговор сегодня. И не сердись, Джо, я не хотела тебя обидеть. Подождем немного, а потом купим большую коляску, раз уж ты так решил. У нас еще столько времени, чтобы все обсудить.

После чая, когда малыши улеглись спать и Мэри перемыла посуду, мы сели посидеть на веранде. Мэри шила, а я курил и смотрел на дорогу.

— Почему ты молчишь, Джо? — спросила Мэри. — Ты со мной теперь почти не разговариваешь, из тебя словечка не выжмешь. На что ты сердишься, Джо?

— Просто мне нечего сказать.

— Найди что-нибудь. Подумай, мне-то каково? Ты чем-то расстроен? Опять что-нибудь случилось? Лучше расскажи мне все и перестань терзаться и раздумывать, ведь нам обоим от этого только хуже. Раз ты мне никогда ничего не рассказываешь, как же я сумею тебе помочь?

Я сказал, что ничего особенного не произошло.

— Но должно же что-то быть? Отчего ты сегодня такой? Напился, что ли, в городе? Или опять играл?

Я спросил, какое она еще придумает обвинение.

— И потом, я вот о чем хотела с тобой поговорить… — продолжала она. — Пожалуйста, не хмурь лоб, Джо, и выслушай меня спокойно…

— В чем дело?

— Прошу тебя, не ругайся при детях. Знаешь, маленький Джим сегодня — он чинил свою тележку и что-то у него не ладилось, — он… он…

— Ну, что он сказал?

— Он… (Она опять запнулась — как видно, удерживалась, чтобы не рассмеяться.) Он сказал: «Чтоб тебя…»

Я не мог не рассмеяться. Мэри старалась сохранить серьезность, но у нее ничего не получилось.

— Не беда, старушка! — сказал я, обнимая ее за плечи, потому что губы у нее дрожали и, может быть, она плакала, а не смеялась. — Не всегда же так будет. Потерпи, дай набраться сил.

И как раз в эту минуту появился черный мальчишка, который жил у нас (я вам как-нибудь расскажу о нем), — он подвигался бочком вдоль стены, бедняга, как будто боялся, что кто-нибудь его ударит. А ведь я-то его ни разу пальцем не тронул.

— Что такое, Гарри? — спрашивает Мэри.

— Едет… Коляска едет.

— Где коляска?

Он показал в сторону ручья.

— Ты уверен, что это коляска?

— Да, хозяйка.

— А лошадей сколько?

— Одна… две.

Мы знали, что он слышит и видит задолго до того, как услышим и увидим мы. Мэри сбежала с крыльца во двор, влезла на груду бревен и, приставив ладонь ко лбу, хотя солнце уже зашло, стала вглядываться в ту сторону, где между бесконечных серых стволов вилась дорога.

— Кто-то едет к нам в коляске, Джо! — крикнула она взволнованно. — А обе мои белые скатерти неглаженые. Гарри! Поставь утюги на плиту и подбрось дров, да поживее. Хорошо еще, что я припрятала новые простыни. Вставай, Джо! Что ты там сидишь и ухмыляешься? Пойди надень чистую рубашку. Скорее… Ой, да это Джеймс… и больше никого.

Она повернулась ко мне, а я сидел и ухмылялся как дурак.

— Джо! — сказала она. — Чья это коляска?

— По-моему, твоя, — сказал я.

У нее прямо дыхание перехватило: стоит и смотрит то на коляску, то на меня. Джеймс скрылся из глаз за поворотом, потом появился уже перед самым домом.

— Ах, Джо! Зачем ты? — вскричала Мэри. — Это же совсем новая четырехместная коляска! — Она кинулась ко мне и крепко обхватила мою голову. — Почему ты ничего не сказал мне, Джо? Бедненький, а я-то пилила тебя весь день! — И она снова обняла меня.

Джеймс спрыгнул на землю и начал распрягать лошадей — так, словно это было обычное дело. Я заметил, что из-под сиденья торчит двойной ствол. Джеймс таки вымыл коляску — наверно, оттого и был такой хмурый. Мэри стояла на веранде; глаза у нее стали огромными, она почти не дышала — она созерцала коляску.

Джеймс снял сбрую, лошади встряхнулись и пошли к дамбе напиться.

— Загляните-ка лучше под сиденье, — проворчал Джеймс, бережно доставая свое ружье.

Мэри нырнула в коляску. Был там ящик с лимонадом и пивом — от братьев Гэллетли. Джеймс сказал, что они выпили целый галлон пива — так торжественно они его провожали (то есть провожали-то они коляску); был там «небольшой окорочек» от Пэта Мёрфи, лавочника из Хоум-Рула, который он «коптил самолично», — я такого окорочища сроду не видел; три каравая от булочника, сладкий пирог и несколько ярдов какой-то материи — «сшить что-нибудь ребятишкам» — от тетушки Гертруды из Гульгонга; была там рыба — ее верзила Дейв Риган поймал накануне вечером в реке Макуори, присолил и прислал нам в ящике; был там расшитый красным галуном парусиновый костюм для нашего мальчишки аборигена, банка засахаренных фруктов и леденцы («для мальчонки») и смешная китайская кукла и погремушка («для девчушки») от Сан Тонь Ли, нашего гульгонского лавочника и приятеля Джеймса — он снабжал Джеймса порохом и пистонами в кредит, когда тот сидел без денег. Они бы нагрузили коляску доверху всяким хламом, если б только он подождал, сказал Джеймс. Что ж, похоже, все были рады, что у Джо Уилсона «дела идут на лад», и от этого на душе у меня стало хорошо.