Дальше на юг идти становилось все труднее, во влажном и жарком мареве лишь на привалах спасала тень от высоких деревьев. Когда двигались вдоль Лабы и переходили мелкие ее притоки, рекруты бросались в речку на каждом привале. Иван, как и многие волжане, плавать умел. Унтер-офицеры просили таких, как он, присмотреть за неумехами. В воду их далеко не пускали: забрел до пупка, здесь и мойся.

Но вот чаще пошли дожди. Местные говорили, будто иногда тут так польет, что сена не накосишь, да и хлеб убрать — лови только день, а то и час.

Слышал Иван, а потом и сам убедился, что в этих краях болеют лихорадкой и косит эта болезнь людей больше в конце лета и осенью. Офицеры предупреждали: особенно липнет лихорадка к переселенцам из России, к молодым солдатам, поэтому для ночевок места выбирались повыше да посуше. Посылаемые вперед квартирьеры имели строгие указания: смотреть, дабы в станице не оказалось больных.

Когда располагались на ночевку, выставляли караулы: два-три молодых солдата шли в караул с ефрейтором, к ночи они менялись, чтобы до завтрака поспать и быть готовыми в дорогу.

Ближе к Кавказу, к местам боевых действий, и сами казаки несли службу исправно: шашка да ружье находились всегда под рукой, лошадей при нужде седлали без промедления.

В одной из станиц слышал Иван песню, что пел молодой казак:

Посвети-ка ты, заря, пока взойдет Батюшка Светел Месяц,

Чтоб видно было мне, молодцу, идти мне из неволюшки,

С южной дальней сторонушки —

С Большой Чечни, с большой Атаги.

Атагинцы собирались с алдадинцами,

Ханкалинцы собирались с алдадинцами...

Свою остру шашечку наголо понесу,

И разобьем мы силу неверную, ту силу чеченскую...

К исходу сентября 1850 года командиры полков Тенгинского, Навагинского, Ставропольского и Кубанского рапортовали начальнику 19-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту Шилингу: «Из Резервной дивизии... поступило в сей полк... рекрутов... человек... зачислены рядовыми...» А прибывало в полки и в 1849, и в 1850, ив 1851 году по несколько сотен молодых солдат, иногда в отдельные полки до восьмисот и более. Знать, велики были потери. Тенгинский полк в предыдущем, 1849 году пополнился 832 рекрутами.

Пришли солдаты в крепость Усть-Лабинскую, где располагались тогда штабы Тенгинского и Навагинского полков. Здесь офицеры сверили списки, распределили нижние чины по батальонам и ротам.

Всех осмотрел лекарь, затем отправили вновь прибывших мыться и стираться на реку Лабу; потом обедали и отдыхали до утра

На месте увидел Иван земляные укрепления, на них — пушки и солдат гарнизона, что время от времени делали вылазки. Солдаты, казаки, офицеры — все при оружии. Крепость Усть-Лабин-ская была тогда одним из форпостов России на правом фланге Кавказской линии, Лабинском ее участке, южнее Кубанской линии, вдоль реки Лабы. Батальоны и роты интересующих нас полков стояли, кроме того, на Урупской линии и в междуречье Лабы и Урупа, в станицах и укреплениях.

Крепость Усть-Лабинская (Усть-Лабинск) располагалась в месте впадения Лабы в Кубань, станица Тенгинская — на реке Лабе юго-восточнее, выше по течению в верстах пятидесяти; укрепление Темирговское находилось на правом берегу Лабы, от станицы Тенгинской выше по течению верст на тридцать, а станица Михайловская еще выше, в верстах пятидесяти. Станица Константиновская была ближе к верховью, в верстах сорока от Михайловской, Прочно-Окопская — по правому же берегу Лабы,

а станица Урупская — на реке Уруп, в верстах ста юго-западнее Ставрополя. Все эти станицы и укрепления позднее составляли Лабинский полковой округ, образуя на карте неправильный четырехугольник.

В одну из этих станиц, или укреплений, попал Иван Арефьев. (Были еще роты, что располагались в самом Усть-Лабинске для прикрытия штабов.) Здесь показал ему дядька-отделенный место в казарме, осмотрел мундирную одежду, потом спросил, откуда родом, хотя знал это из формулярного списка.

Сам говорил четко и отвечать приказывал громче да разборчивей, чтобы слышали солдаты той роты, куда определили моего прадеда.

И сразу нашлись земляки среди тех, кто служил в полку уже несколько лет. Кстати, в одном из дел 19-й дивизии обнаружен мною сиротливо лежащий единственный сохранившийся листок, где в списке нижних чинов почти половина — родом из Бузулукс-кого, Алатырского, Саранского, Ставропольского уездов Симбирской губернии.

А вообще, многие, возрастом за тридцать лет и более, служили уже лет по десять, почти треть из них имели семьи, детей, и, как видно из документов, были переведены они ранее из других частей.

В роте Ивана служили солдаты, которые имели на рукавах нашивки в один и два ряда «за беспорочную службу»; у одного из них увидел он на мундире орден Святой Анны на красной ленте, сам орден позолоченный, и на нем крест красный. Этот знак отличия давался за долгосрочную службу. В полку награжденных орденом Святой Анны насчитывалось более сотни.