Порой мне кажется — онарожала не меня,а мир, в котором есть странаиз крови и огня.Уж лучше б спрятаться в подол,не видать и не знатьтот многоликий произвол,что подарила мать.
ЭМИГРАНТ
Когда трещали, как орех, дворянские гербы,орёл двуглавый по земле едва крыла влачил,он думал: не великий грех укрыться от борьбы,чтоб сохранить в чужом тепле достоинство и чин.Он верил: года не пройдёт, уляжется волна, —не оттого, что близорук, скорей — нетерпелив.Но начинала в свой черёд гражданская войнаиз крови, слёз, из крестных мук чудовищный полив.И вмиг на древе родовом остался он один —один-единственный побег зелёно-золотой.Есть у него и стол, и дом, и он гордится им,но ищет прошлогодний снег и просится домой.Где небеса без божества, где на земле содом,где в душах буйно страх расцвёл, а память — тяжела.Но только там его листва, проклюнувшись с трудом,почуять может древний ствол, пошедший на дрова.И коль в земле не отыскать отеческих корней,согреться можно, помолчать вблизи того костра,где ест глаза при слове «мать» сильнее и больнейи жизнь, похожую на ад, иной зовёт — «сестра».
СОЛДАТ ПОБЕДЫ
…И памятники сходят с пьедестала.
Е. Винокуров
…И вот спустился с пьедесталагерой гвардейского полка:неужто слава отсияла,которой прочили века?Громоздким стукоча металлом,прошёлся вымершим селоми никого не увидал онни за столом, ни под столом.Чем в землю вглядывался строже,землистей делалось чело,окалина ползла по коже,глаза посверкивали зло.Чугунно грохотало сердцев просторе брошенных полей:затем ли гнал отсюда немцаон, крови не щадя своей?Ну как могли заглохнуть дали,перетерпевшие бои?Неужто землю добивалисвои?А где теперь свои?..
1997 ГОД
Картой испещрённой на стене,бесконечной взлётной полосоюэтот городок живёт во мнегде-то между миром и войною.Слякотно, пустынно и темно.Острые, недружеские взгляды.Ни одно на улицу окноне выходит. Стены да ограды.На кровавый пир сорвиголовпоставлял он пушечное мясо —безработных русских мужиков,набранных поспешно из запаса.Никогда забыть я не смогузапах крови, воздух тёмно-сизый;как танкист дымился на снегубросовою стреляною гильзой;и сидел у времени в пленувозле развороченного дота«дух», подшитый к делу своемуматерною строчкой пулемёта.
«Никого на улице Гурьянова…»
Никого на улице Гурьяновамне не встретить, кроме ветра пьяного —гасит он свечные огоньки.Потому что до сих пор не верится,что с Москвой-столицей силой мерятьсявзяли и пришли боевики.Дескать, фээсбэшники прохлопали,и они негаданно притопалиубивать и рушить всё подряд.Будто мы не знали и не видели,что за вдохновенные воителиГрозный превращали в Сталинград.Их сердца пустые и холодныегреют недра углеводородные,остальные — не идёт в расчёт.Это у тебя подъезд минирован,а у этих — «мерседес» бронировани ОМОН хоромы стережёт.Потому на улице Гурьяновасвечи жгутся заново и заново,крест, как на погосте, занял пост.Но зияет чёрная прогалинаи доносит бормотанье Каинапьяный ветер.Видимо, Норд-ост.
