Заведующая магазином медицинского оборудования Субботина, она же продавец и кассир, не помнит ни о какой бумаге или картоне. Призываю на помощь Сладкова. Он напоминает, что когда в последний раз он складывал бумагу в тамбур, то вместе с Субботиной в магазине находился старичок, который прежде заведовал этим магазином, они спорили из-за каких-то шприцев. А раньше, привозя сюда бумагу и картон, он заставал здесь одного лишь старичка. После этого Субботина подтверждает, что был такой случай. Клубнев уходил на пенсию, и она принимала от него магазин. Тогда и произошло недоразумение со шприцами. Вот акт передачи. Значит, это было 23 июня. Бумагу, кажется, потом забрал Горшунов, она помнит вполне определенно. Не раз было, что к ним привозили бумагу и картон для Василия Васильевича. Ведь магазины рядом, почему бы не помочь, если соседу надо. Может быть, самого Горшу-нова тогда не было на месте… А потом он приходил и уносил все к себе. Клубнев один раз даже помогал ему перетаскивать картон. Понятно, для пыжей картон всегда нужен.

Я мысленно прикидываю, что если из картона, которого недостает у Четверковой, сделать пыжи и снарядить патроны, то их хватит, чтобы перестрелять всех зайцев от Ледовитого океана до турецкой границы. Но сейчас важно не это, а то, что скажет Василий Васильевич Горшунов.

Заведующий магазином «Рыболовство и охота» с готовностью сообщает, что с Грязновым знаком, даже^ вместе охотились. Он уже начинает рассказывать одну охотничью историю, которая обещает быть интересной. Но меня занимает пока другое. Василий Васильевич сочувствует, но ничего о картоне и бумаге сказать не может. На очных ставках он говорит Субботиной и Клубневу: «Я бумагой не торгую, у меня

удочки, а если вы принимали левый товар, то сами и отвечайте, меня в это дело не впутывайте». Клубнев и его преемница выходят из себя, а Василия Васильевича это вроде даже забавляет: «Ничего себе, — говорит он, — в хорошую историю вы влипли…»

Я отпускаю Горшунова и беседую с Клубневым и Субботиной. Не помнят ли они какой-нибудь детали? Не было ли кого из посторонних, когда Горшунов брал бумагу? «Постойте, — говорит Субботина, — ведь Горшунов от меня бумагу не уносил. Когда рулон привезли, он в тот же день пришел с каким-то гражданином, тот взял рулон в мешок и понес… Что за гражданин? Очевидно, покупатель. Я его не разглядела».

Кажется, обо всем, о чем можно было спросить, я уже спросил. Но где же бумага, которую, как считает Сладков, я должен найти? Кто он, этот покупатель, которого не разглядела Субботина? Куда он делся? Допустим, что этот покупатель — я. Но мне самому не потребовалось бы столько бумаги. Говорят, по весу пуда три было. Это для учреждения. Вот купил, принес, поставил в угол рулоны. А что с ними делать? Отрывать по куску? Неудобно и отход большой. Надо бы отнести нарезать. Тогда зачем же было нести в учреждение? Не проще ли сразу из магазина в типографию, где режут бумагу. Значит, надо зайти в типографию. Иду. Там просматриваю заказы на резку за 23 июня. Вот стадион «Спартак» сдал 40 килограммов бумаги. Вряд ли им столько дали в централизованном порядке — для районного стадиона многовато. Скорее всего, купили случайно. Не та ли бумага?

Стадион — через квартал. В конторе никого нет. По полю ходит молодой человек — белой краской обводит центровой круг, разулся даже, чтобы не замарать ботинки.

— Кто здесь из администрации?

— Администрация — я! — говорит босоногий. Он— завхоз. Нет, не зря этот парень мне понравился с первого взгляда. Он знает все. Бумагу? Он сам носил ее в типографию. Сам ее и покупал в магазине «Рыболовство и охота». Получается, что я попал в точку. Дедуктивный метод: бумага—типография — стадион!

С трудом дожидаюсь, пока представитель администрации зашнурует ботинки, и почти бегу с ним в прокуратуру.

И вот теперь, сев за стол и уточняя показания, чувствую что-то вроде разочарования. Оказывается, деньги за бумагу стадион перечислил в магазин через банк. Значит, ни к чему здесь оказался прославленный дедуктивный метод, вдохновенные догадки, беготня в типографию и на стадион. Все могло быть гораздо проще. Продажа бумаги зафиксирована в расчетном счете магазина, который надежно хранится в банке. Как я об этом не догадался? И не нужна очная ставка. Только увидев завхоза, Горшунов говорит: «Виноват. Ваша взяла…» Он сокрушен, но не теряет чувства юмора: «Вам бы сразу в документы поглядеть…» Горшунов знает, что теперь-то я уж непременно истребую копию расчетного листа, и ш> этому сам рассказывает' о том, как он с Грязновым сбыли через магазин тонну бумаги и картона. Покупатели— стадион «Спартак», артель «Рекорд» и гор-промкомбинат — могли платить только через банк. А Горшунову все равно. Если на счет поступили лишние деньги, значит выручку можно не сдать, а пропить в компании с Грязновым.

Дальше все идет без затруднений: изымаю документы, допрашиваю снабженцев из артели и из горпромкомбината — ив вопросах о бумаге и картоне полная ясность.

Теперь можно приниматься за следующие эпизоды. В плане у меня записано: «лабораторное трюмо». Это то самое трюмо, которое год назад было списано в расход как испорченное. Оно числилось за складом, но, как эталонный образец, хранилось в лаборатории. Однажды, придя на работу, заведующая лабораторией заметила, что трюмо исчезло, и забеспокоилась. Но когда в охране сказали, что трюмо накануне вечером увез Грязнов, она решила, что больше ей этим вопросом заниматься не следует.

Немногим больше мне удалось узнать и от Марии Семеновны, вахтера, дежурившей в тот вечер в проходной. Грязнов приехал на фабрику очень поздно в какой-то незнакомой автомашине, которую вел сам. Он поднялся наверх, вынес оттуда трюмо и увез его в той же машине. Куда? Этого никто не знал. Хорошо бы спросить самого Грязнова. Но как это сделать — человек лежит в больнице и к тому же ничего не слышит. Может быть, все-таки решиться пойти в больницу и предложить Грязнову дать показания по вопросам, которые я для него напишу? Но вспоминаю, что от Грязнова, когда он и хорошо слышал, невозможно было чего-либо добиться, и поэтому решаю отложить допрос до лучших времен. Но как же напасть на след «лабораторного трюмо»?