– Бери побольше, не жалей этих иностранцев…

– У них риалы мешками лежат… – просовывая голову между спорящими охотниками, шепчет один из толпы.

– Проси двести туманов, – возбужденно кричит второй.

– Триста! Разве за двести найдешь такую! – убежденно говорит какой-то зевака и, восхищенно чмокая губами, гладит шкуру зверя.

– О чем они так галдят? – спрашивает англичанка.

– Боятся продешевить, никак не найдут сходную цену.

– Пятьдесят туманов, – вдруг неуверенно говорит старший из охотников и вопросительно смотрит на меня.

Я перевожу его слова.

– Только-то? Да у нас за такую сумму я бы не купила шкурки порядочной кошки, – смеется дама и, вынув из перламутрового кошелька деньги, отдает ошалевшему от удивления, приготовившемуся к долгому спору и торговле охотнику.

– Ах, пах-пах! – с сожалением качает головой один из советчиков. – Ай, дурная голова, чего спешил! Говорил тебе, проси триста… Ищи теперь второй раз такого счастья…

Солдат, провожавший даму, перебрасывает через плечо тяжелую шкуру тигра с оскаленной мордой и под смех и улюлюканье толпы несет ее к выходу, где на площади ждет даму ее экипаж.

– Вы позволите, полковник, еще немного воспользоваться вашей любезностью? Здесь, на Востоке, европейцы должны помогать друг другу.

– Я к вашим услугам, мадам, – говорю я, к своему удивлению не видя возле себя Сеоева.

Голос у женщины приятный, грудной и, кажется, тот самый, который так недавно я слышал в Баку и затем на палубе нашего парохода. Я не ошибаюсь, я мог бы отличить его из тысячи других женских голосов. Мы идем мимо торговцев, истошными криками расхваливающих свой товар.

– Хурма! Ах, пах-пах!.. Вот хурма, так хурма! Сам английский шах не сдал такой… Да я ему, неверной собаке, ни за какие деньги и не отдам ее, а вам, правоверные, только за два шая, только за два шая!.. – размахивая руками, кричит торговец фруктами.

– Какая забавная фигура, – указывая на продавца хурмы, говорит дама. – Переведите, пожалуйста, что он говорит.

Я слегка замялся, желая смягчить фразу, так красочно сказанную иранцем.

– Не стесняйтесь. На Востоке я научилась слышать самые разнообразные выражения, – заметя мое смущение, говорит спутница. – Все это забавно и интересно. Я, правда, и раньше бывала в Багдаде и Бомбее, но здесь впервые, и этот Восток очень отличается от Месопотамии и Индии, – внимательно разглядывая ряды, рассказывает дама. – Ведь сюда я приехала не через Багдад или Мохаммеру, а из… – она смеется, – Баку. Да, да, из вашей страны. Я была больше десяти дней в Москве и уж оттуда выехала в Тегеран.

Я не ошибся, это была она. Ее простые правдивые слова несколько успокоили меня.

Журналистка очень красива, ей, наверно, не больше 32 – 33 лет. Она белокура, чуточку полна, на щеке крохотная, изящная родинка. Кожа ее белая, оттененная золотистой копной волос.

Лейтенант молчалив, учтив и скучен, во всяком случае, кроме двух-трех банальных фраз, он не сказал ничего.

– Так переведите, пожалуйста, что он говорит, – просит дама.

Я перевожу. Она звонко смеется, а ее молчаливый спутник воинственно поводит глазами в сторону продолжающего расхваливать свой товар продавца.

– Я немедленно же запишу эту превосходную фразу, – смеясь говорит дама и, достав маленькую записную книжку, что-то пишет, потом небрежно кладет книжку в боковой карманчик своего тонкого шелкового плаща-накидки.

Мы с трудом выбираемся к одному из выходов на площадь. Здесь дама и ее кавалер благодарят меня, прощаясь со мной. В стороне, у фонтана, стоит небольшой автомобиль. При виде моих спутников шофер дает сигнал и медленно едет навстречу.

– Еще раз благодарю вас, сэр, и уверена, что встретимся вскоре, ведь Тегеран невелик, а европейцев в нем не так уж много. Во всяком случае в четверг от трех до четырех часов дня я дома и буду рада видеть вас у себя, – и она протягивает мне маленькую изящную визитную карточку с приписанным ниже от руки адресом.

Мои неожиданные знакомые уехали. Я иду обратно к базару. Неожиданное исчезновение Сеоева удивляет меня. Всегда такой точный и исполнительный, он непонятно как затерялся в толпе именно в тот момент, когда был особенно нужен мне.

Я снова вхожу в крытый рынок. Ко мне, запыхавшись, подбегает с радостными, сияющими глазами иранец. Он низко кланяется и, вытаскивая из-под полы своего аба изящную с золотым обрезом и перламутровым тиснением маленькую записную книжку, говорит:

– Саиб серхенг (господин полковник). По милости аллаха я нашел утерянную ханум вещь и поспешил за вами. Другие люди спрятали бы находку, но я, ага, честный человек и как можно скорее побежал искать вас. – Он улыбается жалкой, просящей улыбкой.

Я беру книжку и, достав пять риалов, отдаю их иранцу.

– Да не уменьшится тень ваша на земле, дорогой саиб, раб ваш всегда будет помнить о щедрости господина, – витиевато, старинной фразой отвечает бедняк и, еще раз поклонившись, исчезает в толпе ротозеев, окруживших и слушающих нас.

Спрятав находку в карман, я иду дальше, и в ту же секунду вижу Сеоева, энергично шагающего навстречу. Великан продирается сквозь толпу пешеходов, словно по дремучему кустарнику. Люди отодвигаются, сторонятся и отступают, пропуская сержанта.