Мужчины и женщины, женщины и мужчины.

Мужчин человек двадцать — тридцать, то есть меньше, чем в Прентисстауне.

А женщин не знаю сколько.

И все они живут в другом городе, совсем другом.

Их Шум (и тишина) парят над долиной, точно легкая дымка.

Две штуки, пожалуйста, и Я вот как думаю, и Сорняки замучили, и Она может согласиться; а может и отказаться, и если служба закончится в час, я еще успею… и так далее и тому подобное, без конца.

Я замираю на краю дороги и минуту стою с разинутым ртом, не чувствуя в себе сил войти в город.

Потомушто все это очень странно.

И даже больше, чем странно.

Вокруг все такое… ну не знаю, спокойное, что ли. Как обычная приятельская болтовня. Никаких неожиданностей и ругательств.

И никто ни по чему не тоскует.

Нет этой ужасной, жуткой тоски по несбыточному.

— Вот теперь я понял, что мы не в Прентисстауне, — бормочу я Манчи.

И тут же с полей доносится удивленное Прентисстаун?

А потом и с другой стороны, и с третьей. Прентисстаун? Прентисстаун? Мужчины на огородах уже ничего не собирают и вапще не работают. Они выпрямились и смотрят на нас.

— Идем-идем, — говорит Хильди. — Не останавливайтесь. Это простое любопытство.

Слово Прентисстаун множится и трещит в общем Шуме, точно пожар. Манчи подбирается ближе ко мне. На нас глазеют со всех сторон. Даже Виола теперь держится ближе к нам.

— Спокойно, — говорит Хильди. — Просто всем хочется своими глазами уви…

Она замолкает на полуслове.

Нам преграждают путь.

По лицу этого человека не скажешь, что ему хочется нас увидеть.

— Прентисстаун? — вслух спрашивает он. Шум у него неприятно красный, неприятно стремительный.

— Доброе утро, Мэтью, — говорит Хильди. — Я тут привела…

— Прентисстаун, — повторяет человек, на сей раз утвердительно. На Хильди он даже не смотрит. Смотрит он прямо на меня. — Тебя здесь не ждут.

И в руках у него здоровущий мачете — я таких еще не видел.

Моя рука невольно тянется за спину, к ножнам.

— Спокойно, щеночек, — говорит мне Хильди, не отрывая взгляда от человека. — Так дело не пойдет.

— Кого ты притащила в нашу деревню, Хильди? — спрашивает ее человек с мачете, все еще глядя на меня. В его Шуме звучит искреннее удивление и…

Неужели боль?

— Двух щенят, мальчика и девочку, которые заблудились в лесу, — отвечает Хильди. — С дороги, Мэтью.

— Что-то я не вижу здесь мальчиков, — говорит Мэтью, в его глазах уже полыхает ярость. Высоченный, плечи как у быка, а лоб толстый и нахмуренный — он похож на ходячую и говорящую грозу. — Я вижу только прентисстаунца. Прентисстаунца с грязными прентисстаунскими мыслями в прентисстаунском Шуме.

— Ты что-то не то видишь, — не сдается Хильди. — Приглядись получше.

Шум Мэтью уже тянется ко мне, точно огромные кулачищи, врываясь в мои мысли, потроша мою душу. Он свирепый, настойчивый и такой громкий, что в нем ни слова не разберешь.

— Ты ведь знаешь закон, Хильди, — говорит Мэтью.

Закон?

— Закон касается взрослых мужчин, — по-прежнему спокойным тоном отвечает Хильди, как бутто мы тут о погоде болтаем. Неужели она не видит, какой красный у Мэтью Шум? Когда у человека Шум такого цвета, лучше выбрать себе другого собеседника. — А этот щенок еще не мужчина.

— Двадцать восемь дней осталось, — не подумав, вставляю я.

— Твои цифры тут ничего не значат, — выплевывает Мэтью. — Плевать я хотел, сколько тебе осталось дней.

— Успокойся, — говорит ему Хильди строго. К моему удивлению, Мэтью бросает на нее обиженный взгляд и сдает назад. — Он сбежал из Прентисстауна, — уже мягче произносит она. — Сбежал, слышишь?

Мэтью подозрительно косится на нее, а потом снова на меня, но немного опускает мачете. Совсем чутьчуть.

— Как однажды сбежал ты сам, — добавляет Хильди.

Чего?!

— Вы из Прентисстауна?! — выпаливаю я.

Мачете снова поднимается, и Мэтью шагает мне навстречу — вид у него довольно грозный, такшто Манчи тут же начинает лаять: «Прочь! Прочь! Прочь!»