— Многие женщины были бы этим довольны. Были у тебя месячные?

— Нет! — яростно бросила Нефернеферура.

— Сколько дней задержки?

— Шесть.

«Хороший знак», — подумала Анкесенамон.

— Неприлично называть военачальника Нахтмина солдафоном. Это твой муж, и отныне он — наследник трона. Такие речи скорее подходят деревенщине самого низкого происхождения, хотя ты считаешь себя выше всех. Кроме того, он ведь был нежен с тобой.

Нефернеферура посмотрела на царицу, вытаращив глаза.

— Ты заставляешь шпионить у меня в спальне?

— Если бы в этом была необходимость, то я непременно именно так и сделала бы. Твое отвращение к любовным утехам не только противоречит природе, Нефернеферура, оно неискренне. Вполне возможно, что первая ночь стала для тебя испытанием, так оно бывает для всех женщин, но не думаю, что потом тебе было так уж неприятно.

«Да, нелегко быть царицей!» — подумала она.

У Нефернеферуры вырвался крик возмущения. Она встала и вознесла руки к небу.

— Но это немыслимо! За мной следили до самого влагалища!

Анкесенамон и Нефернеруатон, не вымолвившая до тех пор ни слова, не смогли удержаться от смеха.

— Твое влагалище — это один из источников божественной царской власти, — возразила на это Анкесенамон. — Вот почему оно является предметом оправданного внимания. И не только для меня, но и для всей страны.

— И как ты управляешься со своим? — вскричала Нефернеферура.

— Я им пользуюсь. Я беременна.

Она считала, что это чудесно. Придворные дамы в прихожей не могли знать причин взрывов смеха за дверью.

Предложение Нахтмина, высказанное во время ужина с Аем и Анкесенамон, не было забыто. Впрочем, сначала это семя пустило ростки в голове Ая. Если немного поторопить судьбу и заставить Хоремхеба исчезнуть, то во дворце все могли бы спокойно спать. Следовало отплатить этому гнусному вояке его же монетой, совершить нечто подобное тому, что сделал беззаветно преданный ему Хнумос, который пытался сжечь конюшни, чтобы устранить Итшана.

Оставалось решить, как действовать лучше всего. Проще устранить человека, делая сообщниками приближенных к жертве людей, так как им известны привычки этого человека. Зачем искать наемных убийц в чужих землях, ведь они о враге мало что знают. Но в Мемфисе жизнь протекала совершенно иным образом, нежели в Фивах, и, несмотря на отчеты шпионов Маху, о жизни Хоремхеба было известно совсем немного.

По этой причине Ай назначил встречу с отвергнутой военачальником супругой, своей дочерью Мутнехмет. Разговор он начал издалека.

— Моя любимая дочь, — сказал он, когда та вошла в царский кабинет и они обнялись, приветствуя друг друга, — ты знаешь, моя ноша весьма тяжела. Из-за постоянных забот не остается времени на то, чтобы побеседовать с тобой и узнать о твоем состоянии с тех пор, как ты покинула и супруга, и Мемфис. Я об этом очень сожалею.

Она бросила взгляд на Шабаку, стоящего в почтительной позе около двери; она хорошо знала нубийца, темную часть души своего отца, и знала также отца: назначив ей встречу, он преследовал тайную цель. Она не сомневалась в отцовской привязанности, но ей также был хорошо известен его талант махинатора.

Слуги придвинули кресло для дочери царя. Ай сел, и дочь последовала его примеру. Шабака остался стоять. Слуги подали разбавленное абрикосовым соком вино.

— Мне нужен твой совет, Мутнехмет. Когда ты видела Хоремхеба в последний раз?

Итак, ее отношения с Хоремхебом были темой, которая интересовал ее отца.

— Шесть месяцев назад у судьи при разделе имущества.

— Какие у тебя теперь чувства к нему?

— Отец! — произнесла она тихо, с упреком.

Он удивленно поднял брови.

— Что случилось, дочь моя?

— Отец, мы же достаточно хорошо знаем друг друга. Давай перейдем к сути дела. Хоремхеб — твой заклятый враг, и для тебя ничего не значат мои чувства к нему. Но вот что я могу сказать: несмотря на то что он отец двоих моих детей, уверяю тебя, этот человек — бешеный ястреб. Он не только твой враг, но также враг династии. Ты желаешь его уничтожить, не так ли?

Ай посмотрел на свою дочь, затем подавил смешок, сделав вид, что у него першит в горле, и опустошил свой кубок. Он бросил взгляд на Шабаку и заговорил, повысив голос: