Физическую боль можно заглушить трамадолом, заддиаром, миоластаном, и на какое-то время она проходит. Сегодня у меня ничего не болит, поэтому я не на таблетках и могу спокойно выпить с вами вина. Я очень хотела, чтобы сегодня у меня ничего не болело. Чтобы подавить душевную боль, мне нужно перестать думать и вслушиваться в себя. А вы сами знаете, что это невозможно. Нельзя отключить процесс мышления. А в моем случае это даже небезопасно.

Знаете, я очень люблю жить. Получать разнообразные впечатления. Как можно больше! В ваших книгах эмоциональные переживания — самое главное, но я читаю их не только поэтому. И не для того приехала в Варшаву, чтобы вам об этом сказать. Я приехала сказать, что читая ваши книги, поняла одну важную вещь.

Теперь я уверена, что не должна соглашаться на «хоть бы какого» мужчину. То, что я «неполноценная», вовсе не означает, что я хуже других. Вы описываете прекраснейшие истории любви людей, даже более «неполноценных», чем я. У меня всего-навсего ноги не совсем такие, как у других. Поэтому я не могу ходить так, как ходят остальные женщины.

Не знаю, зачем я прячу ноги под длинными платьями и юбками. Они такие же, как у всех женщин. Может, даже лучше. Я забочусь о них, как мать о новорожденном ребенке. Они просто не совсем здоровы. Когда я встаю, мне нужно вначале как бы «прислушаться» к своим ногам. Но ведь и вы постоянно прислушиваетесь к своему сердцу, правда?. Значит, оно тоже не совсем здорово. «Хромает», как мои ноги.

У нас с вами разные диагнозы. У вас — аритмия, у меня — спастичность. Сердце важнее, чем ноги, но хромоту, к сожалению, не скроешь. В особенности, если ты женщина.

Вы заметили этих типов у барной стойки? Они жадно вперились в мою грудь. И скорее всего, пытаются представить, какие у меня ноги. Для большинства мужчин женщина состоит исключительно из ног, заканчивающихся влагалищем, груди и губ. Через секунду я встану из-за столика, пройду в туалетную комнату, и они перестанут на меня глазеть. Это я гарантирую. Хотите, поспорим?

Пока, сосредоточившись на своих ногах, я буду медленно добираться до туалета, вы воочию увидите, как у них понизится уровень тестостерона, который сменит гормон сочувствия. Вы, возможно, даже знаете его название и структуру, не так ли?

Подобные мужчины меня не интересуют. Не для таких, как они, я ношу в кармане помаду. И не для них покупаю себе туфли. Знаете, что я получила в последний раз на именины от однокурсника? Он подарил мне безвкусные, совсем не пахнущие мечтой дешевые туфли на шпильках. Представьте себе, этот нахал сказал мне: «Я знаю, ты не сможешь в них ходить, но я бы очень хотел, чтобы ты их надела, когда ляжешь со мной в постель». Я выбросила его подарок в мусорное ведро.

Для моего мужчины у меня уже есть туфли — из зеленой, нежнейшей замши. Время от времени я прикасаюсь к ним и прижимаю к губам…

Широкая асфальтовая аллея, покрытая подмерзшими лужами, ведет к воротам одного московского кладбища.

Снег припорошил монументальную красную звезду, приваренную к ржавому сооружению из стальных труб, венчающих ворота. По обе стороны от звезды висят огромные щиты с рекламой новейших моделей сотовых телефонов. Крикливые торговки в валенках и пестрых платках на головах пытаются навязать вам дешевые букеты пластмассовых цветов.

В стороне, у бетонного столба ворот, исчерченного граффити, я замечаю миниатюрную женщину. Слишком просторный черный плащ висит на ней мешком, седые, почти белые волосы затянуты в пучок. Она смотрит то на зажатую в руках фотографию, то на лица людей, проходящих мимо.

Я торопливо подхожу к женщине, робко протягиваю ей руку. Она крепко пожимает ее и долго всматривается мне в глаза. Потом улыбается. Мы молча входим на кладбище.

— Маша не любит, когда я плачу, — произносит она тихо и медленно, когда мы останавливаемся у гранитного надгробия. С овальной фотографии на коричневом камне улыбается молодая женщина. — Поэтому здесь я никогда не плачу, — добавляет она. — И во время похорон не плакала. Иначе она бы расстроилась. Знаете, Машенька вела себя как-то не по-русски, она никогда не показывала, что ей грустно. Так же, как ее бабушка, как отец, как я… Хотя было столько грустного…

Я встретил Марию немногим более года назад. Это была веселая, улыбчивая женщина. Сейчас ей было бы двадцать шесть.

В сентябре 2007 года я прилетел в Москву рассказывать о своих книгах. Впервые. Когда-то я полагал, что Советская Россия — это навечно, и я всегда успею в нее съездить. А потом, уже в новую Россию, с ее олигархами, для которых Эрмитаж — всего лишь «чистое и скромное место», меня не особенно тянуло.

Мария по поручению моего петербургского издательства организовала мне встречу с российскими читателями. Выпускница двух факультетов Московского университета, она знала три языка. Готовясь к моему приезду, читала польские книги, изучала историю Польши. Мы с ней так и не перешли на «ты».

Обращаясь к ней, я никогда не называл ее Машей, только Марией. Но вернувшись домой, воспоминал ее как очень близкого человека — теплого, заботливого и невероятно чуткого. Многие люди входят в нашу жизнь совершенно случайно. Кто-то на несколько дней, иные — на несколько часов. Лишь немногие остаются с нами навсегда. Нечасто, но такое бывает. И тогда мы начинаем думать, что их послала нам Судьба. С большой буквы.

Именно таким человеком была для меня Мария. Она старалась объяснить мне Россию — сегодняшнюю, шизофреническую, разрывающуюся между крайностями: испорченным, гнилым московским и петербургским декадансом и нищетой подмосковных деревень, где люди травятся тормозной жидкостью и бытовой химией.