Все сказанное приводит к странному выводу. Получается, что переход от времени Нерона и Флавиев к эре Антонинов, если рассматривать самые общие закономерности и магистральные тенденции социального, государственного, политического развития, был прямым и плавным. И он же предстает как слом и разрыв, если вдуматься в мысли и чувства переживших его людей, проникнуть в их страсти, ощутить их горести и радости. На чем основано это противоречие и как оно разрешается?

Исторические закономерности, как известно, носят объективный характер и прокладывают себе путь независимо от субъективных пожеланий того или иного человека. Отсюда не следует, однако, что такая закономерность — автоматически действующая абстрактная сила. «В истории общества, — писал Ф. Энгельс, — действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, стремящиеся к определенным целям, здесь ничто не делается без сознательного намерения, без желаемой цели». [12] История непосредственно реализуется в людях, в их труде и борьбе, их взглядах и поступках, в передаче этими конкретными живыми людьми от поколения к поколению накопленных материальных ценностей и духовного опыта. Линии связи и размежевания людей в обществе отражают его объективную социально-классовую структуру, но в повседневном общественном поведении идеология никогда не отделена от психологии, логика от эмоции, рациональное сознание от глубинных пластов личности, и чем более бурной, чем более переломной является эпоха, тем большей активности она требует от данных групп населения, тем крепче и очевидней эта взаимосвязь. Разум истории — не достояние внеличных сил, он не вне нас и не изливает на нас свой холодный свет из заоблачных высей, он — в «сознании, воле, страсти, фантазии десятков миллионов». [13] Соответственно и исторические закономерности воплощены в столкновениях этих конкретных живых людей, их страстей, убеждений и интересов, их привязанностей и антипатий, а их сознание и страсть, воля и фантазия, любовь и ненависть, направленные на достижение общественной цели и преломленные в конкретной, исторически и социально определенной человеческой судьбе, реализуются в характерных для данного времени общественно значимых типах личности. Каждый такой тип представляет собой конкретную форму, в которой осуществляется взаимодействие устойчивых объективных факторов исторического развития и повседневного общественного поведения: он обусловлен в конечном счете социально-классовой принадлежностью, он связан с идейно-политической позицией, но прямо и непосредственно и та и другая выражаются в общественных реакциях, в привязанностях и отвращениях, вкусах и привычках, т. е. в типе человека.

Если не пытаться его игнорировать и вглядеться в историю такую, какой она нам непосредственно дана, многие закономерности, представляющиеся столь гладкими и правильными, предстают в ином свете. Становится видно не только, что они есть, но и как они прокладывают себе путь сквозь победы и гибель, стремления и разочарования, конфликты и драмы людей и поколений. Нам предстоит вглядеться в одну из таких драм.

3. Сенат при Нероне и Флавиях. Римский сенат второй половины I в. н. э. предстает в источниках как «арена взаимных нападок и раздоров», [14] где «каждый за себя, с нестройным и беспорядочным криком, привлекал к ответу своих недругов и добивался их наказания». [15] Борьба носила крайне ожесточенный характер и обычно оканчивалась политической или физической смертью побежденного. Она была настолько упорной и длительной, что современники говорили о подлинном разделении сената, при котором «на одной стороне было состоявшее из честных людей большинство, на другой — располагающее властью меньшинство». [16]

Источники не подтверждают представления, будто люди «всевластного меньшинства» — это сторонники принципата, а люди «большинства» — его противники. И те и другие проходят обычно всю лестницу сенатских магистратур, командуют армиями, управляют провинциями, и те, и другие гибнут, обвиненные в участии в антиимператорских заговорах — как теоретик и лидер «меньшинства» Эприй Марцелл, как вождь и выразитель интересов «большинства» Гельвидий Приск, как друг сенаторов «большинства» и наиболее видный идеолог императорского самодержавия Анней Сенека. Разумеется, были вопросы, по которым расхождение обеих групп обнаруживалось довольно четко (порядок престолонаследования, например, или участие сената в определении финансовой политики), но в целом данные источников вообще и в частности по отдельным людям — их принято называть «просопографическими» — показывают, что противоположность меньшинства и большинства сената в эпоху Нерона и Флавиев трудно свести к одному лишь противопоставлению политических лозунгов или социальных программ. Непосредственно люди большинства и люди меньшинства выступают в источниках как два резко различных типа личности, воплощающих — что, прежде всего, бросается в глаза — два противоположных вида нравственного сознания, два различных эмоциональных подхода к действительности, две взаимоисключающие шкалы духовных ценностей.

Социально-психологический тип сенаторов меньшинства лучше всего определяется теми тремя словами, которыми Тацит в «Истории» характеризовал всесильного временщика императора Гальбы — Тита Виния: audax, callidus, promptus, или, в очень приблизительном русском переводе: «наглый, горячий, рьяный». [17]

Promptus имеет ряд значений, которые, однако, все производны от исходного представления о внутренней энергии, проявляющейся в немедленной реакции делом или словом на каждый импульс. В гражданской войне 69 г., например, важную роль сыграл сенатор Антоний Прим, командовавший с конца 68 г. расквартированным в Паннонии VII легионом. К началу 70 г. он смог стать полновластным господином в сенате и во всем Риме прежде всего благодаря своей неуемной энергии, постоянно сжигавшей его жажде деятельности, готовности в любом положении бороться, и всегда до победы. При Нероне алчность доводит его до преступления и его изгоняют из курии; стоило возникнуть гальбанскому движению — Антоний уже на стороне нового императора, уже командует у него легионом, возвращен в сенаторское сословие, но, снедаемый честолюбием, стремится выше и тут же предлагает свои услуги Отону, а отвергнутый им, возглавляет восстание паннонских легионов, которые фактически и привели к власти династию Флавиев. Кампания, проведенная Антонием осенью 69 г., беспримерна даже в истории римского военного искусства, прежде всего из-за поведения полководца, выработавшего и осуществившего блестящий план действий, сумевшего разгромить во много раз превосходящую армию Вителлия и лично как простой солдат участвовавшего в боях.

Энергия, талант и работоспособность отличают сенаторов меньшинства и как магистратов. Отношение Тацита к этим людям было сложным, но, в конечном счете, отрицательным; тем более показательно, что почти о каждом из них — о Тите Винии, об Отоне, Муциане, даже о Луции Вителлии (брате императора) — он отзывается как о прекрасном администраторе. В глазах римлян талант человека к государственной деятельности был неотделим от его одаренности и успехов в области красноречия: среди десяти крупнейших ораторов Домицианова времени восемь относились к сенатскому меньшинству; [18] к ним надо добавить сошедших с политической арены еще при Веспасиане Эприя Марцелла, Лициния Муциана и Антония Прима — все трое входили в состав меньшинства, и все трое были выдающимися ораторами.

Помимо энергии и броской талантливости, слово promptus предполагает быстроту реакции в опасный момент. Такие моменты возникали в жизни сенаторов меньшинства всякий раз, когда нетерпеливое стремление к власти, алчность и артистическое увлечение риском ради риска ставили их на грань катастрофы. Коллега императора Гальбы по консульству на 69 г. Тит Виний в молодости сидел в тюрьме, дважды попадал в опалу, из каждой такой переделки выходил с повышением и погиб, скорее всего, по недоразумению. Сенатор Фабриций Вейентон любил играть с огнем, издеваясь над Нероном, другом которого числился; иным это стоило жизни, Вейентону — ссылки, создавшей ему ореол жертвы тирании; когда Нерона не стало, он ловко использовал эту репутацию и при Флавиях вновь вошел в ряды «всевластного меньшинства». После убийства Домициана многие его приближенные оказались не у дел, но опять-таки не Вейентон, при Нерве еще умноживший свое могущество, несмотря на откровенную ненависть к нему друзей императора.

Callidus означает у Тацита тщеславный, темпераментный, горячий, несдержанный, неразборчивый в средствах. Хищное честолюбие, алчность, плотоядная любовь к жизни, готовность на все ради удовлетворения своих страстей и вожделений — такая же характерная черта сенаторов меньшинства, как их талант, энергия и изворотливость.

В массе то были люди, по выражению современника, «алчности неизмеримой». [19] Тит Виний оставил своим наследникам столь фантастические суммы, что завещание его было признано недействительным. Вибий Крисп был богаче чуть ли не всех своих современников, и, во всяком случае, богаче императора Августа. Муциан мог в 69 г. из личных средств покрывать расходы на гражданскую войну. Для них характерно не столько богатство (богачи были и среди людей сенатского большинства), сколько методы его приобретения — вымогательство завещаний, баснословные гонорары (а фактически взятки) за судебное заступничество, в военное время — обыкновенный грабеж и в любое время — доносы. [20] Жажда почестей была в них еще сильнее, чем жажда денег. Римские историки, писавшие об этом времени, рассказывают о неутолимом честолюбии Муциана, о столь же ненасытном, сколь бессмысленном, тщеславии Антония Прима. Эприй Марцелл на протяжении нескольких лет управлял богатейшей провинцией — Азией, стал во второй раз консулом и был введен в число патрициев, но ему и этого было мало — он стремился еще выше, составил заговор против Веспасиана и погиб.

Деньги и почести влекли их, прежде всего как средство урвать у жизни возможно больше чувственных наслаждений. Древние авторы в один голос говорят о «неутолимых вожделениях» Отона; [21] из двух временщиков Вителлия один, Валент, по словам Тацита, «стремился к противоестественным наслаждениям», [22] другой, Цецина, «растратил в оргиях все свои силы». [23] Пришедший им на смену Лициний Муциан был из «других людей, но с теми же нравами». [24]