Ага, держи карман шире! Напуганный стрельбой и угрозами Чапай несся во все лопатки, не обращая внимания на окрики отставшего конвоира. Если бы не наручники, можно было бы сказать, что беглец летел вперед на крыльях, ибо только в движении крылось его спасение…

…И погибель! Напрочь забыв в панике об осторожности, ошалелый Шашкин завернул за угол здания и, даже не притормозив, ухнул в «Чертову топь». И не по щиколотку, а выше пояса! После чего сразу же заорал во весь голос. Да и как было не орать бедолаге, ведь он отлично знал: выбраться из «топи» можно одним-единственным способом – ампутировав увязнувшую в ней часть тела…

Едва я вляпался в это дерьмо, как тут же ноги мне опутало нечто, напоминающее ременную петлю. А руки, что окунулись в аномалию по самые локти, ухватили мягкий предмет, похожий на ощупь на толстый пластиковый тюбик. После чего я ощутил… нет, вовсе не дикую боль, а похлопывание по ноге, означающее, что у сидящего на дне «Чертовой топи» Вектора все под контролем. И что я могу доигрывать наш спектакль, в чем Вектор готов мне активно помочь.

Полезная штуковина – голографические имитаторы ловушек, сконструированные Ведомственными технарями специально для работы в Пятизонье! До сей поры мы использовали подобные устройства лишь для маскировки люков наших секретных убежищ, и вот сегодня впервые применили эту бутафорию по иному назначению.

Маленький, величиной с ноготь, генератор фальшивой аномалии был установлен Вектором на краю неглубокой ямы. Которую затем и накрыл защитный экран – реалистичная интерактивная голограмма. Непроницаемая лишь для света, она беспрепятственно пропускала сквозь себя все остальное. И не только пропускала, но и реагировала на это волнами, всплесками, пузырями, вспучиванием поверхности – в зависимости от того, какой вязкости вещество она моделировала.

Дав мне намек, где я могу укрыться после бегства от Коваленко, Вектор, однако, понимал, что мне нельзя утонуть без борьбы на глазах у опытного сталкера. Дабы наш блеф не выглядел низкопробным, помимо фальшивой ловушки у нас был припасен еще кое-какой театральный реквизит. Тот самый тюбик, который сунул мне в руку Вектор сразу, как только привязал меня ко дну ямы – страховка на случай, если Матвей попытается вытащить Чапая. А он попытается, это как пить дать. И будет бороться за мою жизнь до последнего, даже зная, что я обречен. Настоящий офицер и человек чести, что ни говори. Отважный и благородный, но благодаря этому слишком уж предсказуемый.

В тюбике, содержимым коего я немедля воспользовался, была кровь. Такая же фальшивая, как ловушка, и так же ничем не отличимая от настоящей. Почти всю ее я выдавил в рот, а остатками перепачкал руки, чтобы сделать их скользкими. И когда капитан выскочил из-за угла, его глазам предстала душераздирающая картина: засосанный по грудь «Чертовой топью» Шашкин уже не орал, а лишь хрипел, изрыгая кровь, и отчаянно скреб окровавленными пальцами глину в тщетной попытке освободиться.

– Держись, парень! – крикнул Коваленко и, отбросив автомат, храбро плюхнулся животом на землю всего в шаге от аномалии. После чего ухватился за перемычку моих наручников и, побагровев от натуги, начал меня вытягивать. – Борись, солдат! Не сдавайся, я с тобой! Гвардия своих не бросает, держись!..

Усилия, приложенного Матвеем, вполне хватило бы на то, чтобы выдернуть меня из мнимой западни, не будь я к ней привязан. Что, впрочем, было лишь полумерой. И если в течение минуты я не утону, капитан захочет избавить меня от страданий, пустив мне пулю в лоб. Эта угроза, в отличие от стрельбы, какой конвоир пугал убегающего арестанта, была вполне реальна. И потому Вектор, сидя на дне ямы и упершись ногами в склон, с не меньшим усердием тащил меня за ноги в обратную сторону.

Вектору было гораздо удобнее, чем цепляющемуся за мои склизкие от крови руки Коваленко, и с каждой секундой наша победа в этом состязании становилась все ближе. Ну а мне оставалось лишь пучить обезумевшие глаза, корчиться и, хрипя, пускать кровавые пузыри, так как на большее я, по сценарию, был сейчас неспособен.

– Дер-р-ржи-и-ись! – продолжал храбро бороться за мою жизнь гвардейский капитан Коваленко. – Это прр-р-риказ!..

Перехватившись покрепче за наручники одной рукой, другой он взялся вытаскивать ремень из своего одетого под доспехи комбеза. Я живо смекнул, что задумал Матвей: перекинув пояс через перемычку наручников, он станет тянуть за его концы, уже не обращая внимания на скользкую кровь. Идея была отличной, но она грозила осложнить задачу Вектору, которому тоже приходилось трудиться в поте лица. Поэтому мне пришлось ему подыграть, усилив симуляцию конвульсий так, чтобы они не ощущались в сокрытых «Чертовой топью» ногах.

Коваленко не хватило всего секунды, чтобы подстраховаться и – чем черт не шутит? – возможно, дать мне шанс на спасение. Капитан уже прицеливался, собираясь опутать наручники ремнем, когда их перемычка выскользнула у него из пальцев, и ловушка в мгновение ока засосала меня с головой. Я упал на дно рядом с Вектором и, не успев выставить руки, больно стукнулся лицом о землю. Но разве это была боль в сравнении с болью, какая охватила в этот миг Матвея, даром что он страдал всего лишь морально?

Лежа в яме под маскировочной голограммой и переводя дыхание – что ни говори, финал моего спектакля выдался трудоемким, – мы не видели отсюда чистильщика. Зато слышали все, что он в сердцах высказал «Чертовой топи». Нет, конечно, Коваленко не рвал в досаде волосы и не катался по земле, ведь, как-никак, а он был суровым, закаленным в боях офицером. Да и Шашкин не служил под его началом, чтобы не уберегший его командир терзался потом муками совести. Сплюнув и грязно выругавшись, Матвей уселся неподалеку от ловушки (об этой детали нам поведал позже Гаер, следивший за капитаном издали), понурил голову и, стерев с ладоней кровь, а с лица – пот, проговорил севшим от криков и бессильной злобы голосом: