А дальше что? Подумать страшно…

Вот и получается дикость. Государство широко распахивает двери винных магазинов:

— Пей! Гуляй! После работы — сколько угодно!

А утром — плодотворный, созидательный труд, активное строительство светлого будущего…

Миллионы активных строителей просыпаются с дикой головной болью. И на горизонте их светлого будущего маячит стакан…

Помню, спросил я утром на ЛOMO знакомого фрезеровщика:

— Ну как, Леша, поправился?

— Поправился, — говорит. — Словно на каменку в бане плеснул, аж зашипело!..

На свободе жить очень трудно. Потому что свобода одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему. К щедрому небу демократии энергично тянутся самые разнообразные цветы.

Хорошее в человеке раскрывается легко и полно. Хамство и низость беззастенчиво заявляют о себе.

Больше года мы терпели двух симпатичных проходимцев. Больше года прощали им так называемые — маленькие слабости. Больше года выдумывали для их пороков снисходительные наименования. Так жалкие финансовые махинации наших боссов дружелюбно именовались — «волевой арифметикой».

Наконец терпение истощилось. Произошел неминуемый разрыв. Мы просто забрали свои бумаги и ушли…

— Ясно, — заметит скептически настроенный читатель, — еще одна газета! Еще один нахальный гриб, выросший после дождя…

Что ж, раздражение законное и почти справедливое. Печатные органы размножаются с невероятной быстротой. Говорят, скоро будет на каждого читателя по еженедельнику.

В идеале так и должно быть. Что же тут поделаешь — свобода!

И все-таки — присмотритесь. Мы не скороспелый фрукт в этой благодатной и плодоносящей оранжерее. Год и восемь месяцев шелестит наше корявое деревце своими бумажными листьями. Год и восемь месяцев терпеливо скрипят наши бывалые перья.

Есть сложившаяся группа малоимущих профессионалов. Есть нелегкое бремя совершенных ошибок. Есть драгоценный архив безусловных творческих завоеваний. Есть не очень громкое и все-таки — доброе имя.

Есть тысячи друзей. Есть (и это тоже правильно) необходимое количество врагов. Короче — перед вами разноголосый, но дружный хор единомышленников. Отзвучала торжественная увертюра. Начинается действие.

Мы не заметили, как приобрели известность. К нам проявила интерес влиятельная американская торговая фирма, завоевывающая этнический рынок. Мы получили значительную денежную субсидию и лишь теперь начинаем работать всерьез. То есть — по-капиталистически.

Подписав контракт на три года, мы с облегчением вздохнули. Это дает нам чувство уверенности, позволяет трудиться без судорог и конвульсий.

Мы увидели новый свет. Вышли на прямую и ясную дорогу. И все-таки, все-таки мне хочется спросить:

— А что же там, за поворотом?..

Лично я воспринимаю успех Михаила Шемякина на Западе как персональное оскорбление. Его успех оглушителен до зависти, мести и полного твоего неверия в себя.

Молодой, знаменитый, богатый, талантливый, умный, красивый и честный… Можно такое пережить без конвульсий? Не думаю…

Я не специалист и не буду оценивать живопись Шемякина. (Тем более что ее уже оценили. Небольшая картина продана за 90 000 долларов.) Меня, откровенно говоря, волнует не живопись Шемякина, а его судьба.

Вот — пунктиром — несколько штрихов биографии.

Отец — полковник кавалерии. Мать — актриса. Отец, ревнивый кавказец, берет жену на фронт. Хрупкая служительница Мельпомены участвует в конных атаках и рубится шашкой.

Где-то над обломками Кенигсберга восходит звезда Михаила Шемякина.

Затем (отец военный) — немецкая школа в здании бывшего гестапо.

С 57 года — Ленинград. Отвратительная коммуналка. (Отец и мать, по-видимому, развелись.)

Средняя художественная школа. Увлечение старыми мастерами. Пренебрежение соцреализмом.

Группу подростков выгоняют из СХШ. Они работают и учатся самостоятельно.

Примерно в эти годы Шемякин изобретает злополучный «метафизический синтетизм» (стоивший ему двух психбольниц и принесший мировую славу).

Термин, конечно, мудреный. Скажем так: