— На фронте вам власовцы попадались?

— Нет, на нашем участке фронта не попадались.

— Ваше мнение о союзниках в той войне какое?

— Когда началась война, на второй или третий день Уинстон Черчилль сказал: «Я всю жизнь был противником Советского Союза и партии большевиков, но сегодня, когда настала эпоха спасения человечества, я обязан отдать предпочтение Сталину и Коммунистической партии. Я буду всеми силами помогать им, чтобы спасти цивилизацию Англии». Ему вторит Рузвельт: «Я восхищен мужеством Красной Армии, с каким сопротивлением она отступает». Но Рузвельту в канун войны его посол в Советском Союзе доложил: русские в случае войны 7–8 дней продержатся, самое большее, три недели. Эти его предсказания не сбылись, Черчилль правильно сказал — буду помогать. Тогда Рузвельт решил связаться со Сталиным, решил тоже помогать — что нужно по ленд-лизу? Сталин ответил: танки, самолеты. Хотя мы знали, что их танки и самолеты неважные.

— Надо ли так вас понимать, что вы в целом положительно оцениваете роль союзников в той войне?

— Безусловно.

— Какие трудности для сапера были связаны с временами года?

— Трудности были всегда. Если бы мы шли по проторенной дорожке, не форсировали реки и болота! Боеприпасы доставлялись, инженерные припасы тоже доставлялись, а вот с командным составом лучше стало только в последние полтора года. В начальный период войны командный состав у инженеров был очень слабый. Еще всегда не хватало времени.

— На войне вы в какие-то приметы верили?

— Я это не признаю, у меня никогда не было никаких предрассудков, никогда не было никаких примет. Война законы диктует сама, и кому суждено жить, он жил. Мой комиссар остался жив. И сидим мы как-то втроем, с Таней, моей женой, ребята у меня еще маленькие были.

— Слушай, Вась, что я жене скажу, что я не был ранен?

— Леша, дорогой, ты должен быть счастливым человеком, что ты не ранен, не погиб!

А ведь в каких переплетах мы были с ним, только мы и можем помнить и знать.

— Он стыд от этого испытывал? Почему?

— Стыдно, говорит, побывать на такой войне и вернуться без ранения. Но ведь не всех царапает, не всех убивает — зачем на себя поклеп вести? Меня ранило, а тебя нет. После меня ты остался, мой заместитель, стал командовать, а я попал в госпиталь. У меня был случай — не знаю, вы поверите или не поверите. Мы ходили тогда, как и рядовые бойцы, все в обычных пилотках. Бой закончился, немцы и мы отошли, а ординарец мне говорит, что моя пилотка висит у меня на шее. Я гляжу — у моей пилотки верх как ножом срезан. Сейчас бы озолотился, если бы эту пилотку показал кому, а тогда я ее вышвырнул, другую мне дал помощник по хозяйственной части. Видимо, автоматчик ударил, она сбилась, и он посчитал, что меня убил.

— Вы на фронте каски носили?

— Каски носили, но отношение к ним двоякое. Хорошо, что многим она жизнь спасла, плохо, что многие ее не носили и погибли. Надо каску делать такую, чтобы она была и бронированной, и легкой. Наша каска, да если еще подшлемник надевать — голова отсохнет ее носить. Я ее носил, но, честно говоря, больше на ремешке, чем на голове. Очень тяжелая, неудобная.

Надо делать все для человека, для солдата, тогда будет все хорошо. Вот наши кирзовые сапоги сделали — ну, ей-богу, 100 фунтов в этом сапоге, — а у немца легкие сапожки: он раз-два, носочки надел, сапоги надел. Говорят, ботинки с обмотками. Но они тоже не годятся. Сделай сапог короткий, под носок, и шагай — легко, хорошо. А ведь нам приходилось не только шагать, но и бегать. И бегали.

— Вы считаете, что наши кирзовые сапоги были плохие?

— Плохие, конечно, плохие. Командиру были положены хромовые сапоги, так у меня в батальоне был настоящий сапожник. Я его попросил сшить мне такие сапоги, чтобы были очень легкими. Он сказал, что сошьет из парусины, только черной; ни один командир не увидит, что я в неуставных сапогах. И он сделал мне сапоги, в которых я до самого госпиталя провоевал, не знаю, куда их там дели. Он и остальному командному составу такие сапоги потихонечку поделал, и мы ходили легко.

— За что вы воевали в той войне?

— Я воевал за Родину. Россия очень хорошая страна, русский народ — добрый народ. И если б мы попали в неволю, был бы русский народ?

— Многие говорят, что к концу войны у них были необыкновенные надежды на послевоенную жизнь. Им казалось, что жизнь станет невероятной, она станет лучше. У вас такое было?

— Эту мечту лелеял и я, было такое. Было высказывание, что будем жить по-новому, но почему-то не получилось, не получилось. Не получилось, наверное, по многим причинам, и прежде всего помешала большая разруха.

— После войны вас донимали сны о войне, кошмары?

— И сегодня я видел сон, и вчера, да и почти чуть не каждую ночь. То наступаем, то отступаем, то я с винтовкой, то с пулеметом, то на танке. Откуда эти сны берутся? На психику что-то повлияло, наверное. Я проснулся, умылся, физкультурой подзанялся и забыл. Вот такое дело.

(интервью Александра Бровцина)