Боба за кустом досадливо крякнул.

— Такой был случай прославиться, — сказал Боба.

Раздался свисток, и на аллее появился милиционер, он же шут (дядя Шура).

— Что здесь происходит? Прекратить! Я вам сказал, прекратить стоять близко к воде! Нельзя вас оставить одних ни на минуту. Что это вы тут разделись?

— Что, и раздеться нельзя? Может, мне жарко.

— Не может быть жарко, потому что сегодня не жарко.

— Может, мне изнутри жарко.

— В таком случае вызывают врача, а не раздеваются возле самой реки.

— Не нужно врача. Никого мне не нужно. Может, я искупаться хотела.

— Сейчас же одеться!

Ольга хотела возразить, но милиционер, он же шут (дядя Шура), поднял руку.

— Р-разговорчики!.. Могу я, наконец, иметь личную жизнь?

Боба за кустом второй кед натянул, куртку надел и куда-то пошел, по дальнейшим своим делам. Птицы разлетелись по всему парку, ничего интересного для них уже не предвиделось. Остались только воробьи — и то потому, что им лень летать на далекие расстояния.

— А почему вы не извиняетесь перед публикой? Вы так любите это делать, — сказала Ольга довольно ехидным голосом.

— Р-разговорчики! — Шут (дядя Шура) усмехнулся, снял милицейскую фуражку, сел рядом с Ольгой. — Устал я за вами бегать. Иногда очень хочется мне, чтобы все было тихо, спокойно. Чтобы у всех была красивая личная жизнь.

— Тогда зачем вам эта милиционерская фуражка? Может, для страха?

— Для авторитета. Милиционер всегда прав — в этом смысл его должности. Ты заметила — старые милиционеры похожи на генералов. У них жизнь нелегкая. Нелегко человеку, который всегда прав. Конечно, если он это понял.

— Дядя Шура, у вас с собой нет чего-нибудь поесть, а? Я что-то есть захотела.

— Живешь, если есть просишь. Бутерброд с сыром.

— И вы, дядя Шура, поешьте. Я почему-то не умею есть в одиночестве.

Ольга разделила бутерброд пополам.

— Зачем, а? Зачем они мне не верят? — спросила она, набив рот. — Разве у меня на лбу написано, что я врунья?

— А разве написано, что ты правдивая?

— Шутите вы, — пробормотала Ольга. — Как же это можно не верить человеку, не зная его?

— А может быть, он мазурик.

— Да, но, может быть, он правдив, может быть, честен. Скажите, с чего мы должны начинать отношения?

— С доверия.

— Дядя Шура, а вы не писатель?

— Ты же знаешь, у меня другая работа.

— А может быть, вы пишете по ночам?.. Дядя Шура, если б вы были писателем…

Шут провел по своим волосам рукой, стали они у него серебристыми.

Он очки на нос надел и состарился.

— Ну?

— …и вам бы потребовалось вставить в книжку мерзавца, — уважительным голосом прошептала Ольга.

— Подлеца?

— Ага… — Ольгин голос задрожал. — Каким бы вы его сделали внешне?

— Я бы сделал его таким… пожалуй, немного усталым.

— Усталым?

— Ну да. У мерзавцев трудная жизнь.

— А внешне?

— Я бы сделал его остроумным. Если подлость не остроумна, она беспомощна. Я бы сделал его обходительным, энергичным и вежливым, кстати. Иначе его слишком легко было бы распознать.

— Я про внешность спрашивала.

— Это и есть внешность.

Они помолчали немного. Ольга дожевала бутерброд, стряхнула крошки с колен.

— Я бы не опоздала к началу занятий, — сказала она. — Но у нас на островах не было погоды. Пурга была. Самолеты не летали… Завтра я приду в школу. Учитель поставит меня у доски перед всеми ребятами. Расскажет им, кто я, откуда. А я буду смотреть в класс и буду видеть, как ребята перешептываются. Буду читать по губам слово «рыжая». Потом кто-нибудь самый смелый скажет громко: «Рыжая!» Класс засмеется. Учитель и я покраснеем, нам станет неловко за чужую глупость… Зачем, а? Почему так?

— Напрасно ты беспокоишься, — грустно сказал ей шут. — Ничего этого не случится. Ты ведь теперь не рыжая. Ты теперь черная.

Ольга провела рукой по волосам и бросилась к ступеням, которые уходили к реке.

— Куда ты? — крикнул шут, в этом крике его прозвучала тревога. Он быстро надел фуражку. — А ну, прекратить!

— Да я волосы вымою, — ответила Ольга снизу. — Пусть другие говорят, что они не рыжие. А я рыжая.

— На, возьми полотенце. — Шут достал из кармана полотенце, бросил его вниз и ушел.