Хоукмуну удалось высвободить ноги из стремян, и лошадь своей тяжестью едва не придавливала его, но теперь над поверхностью трясины торчали лишь его руки, плечи и голова, и мало-помалу он все глубже уходил в болотную жижу.

Ему пришло в голову, что если встать животному на круп, то он сумеет допрыгнуть до тропинки, но все усилия оказались тщетными, он лишь еще глубже утопил несчастную лошадь. Та уже хрипела из последних сил, и Хоукмун сознавал, что вскоре ему самому придется познать те же мучения.

Он ощущал себя совершенно беспомощным, и хуже всего, что виной его гибели станет собственная глупость. Он не решил никаких проблем, а лишь добавил новых. Понятно, что если он не вернется с болот, то многие решат, что его сразил призрак графа Брасса. А это сделает еще более убедительными обвинения Черника и всех прочих, так что даже сама Иссельда заподозрит мужа в предательстве. Возможно, ей придется даже бежать из замка Брасс. Она уедет жить к королеве Флане, либо в Кельн, но их сын Манфред уже никогда не унаследует титул Хранителя Камарга, а их дочь Ярмила будет стесняться самого имени своего отца.

– Я глупец!
– воскликнул он громко.
– И убийца! Ибо довел до гибели отличную лошадь. Возможно, Черник был прав, и Черный Камень действительно заставил меня совершить все эти подлости, а потом забыть о них. Может статься, я заслуживаю смерти.

Ему показалось, будто граф Брасс прошел где-то совсем рядом и зловеще расхохотался, но на самом деле то был всего лишь болотный гусь, чей сон потревожил охотящийся лис.

Его левая рука уже вся ушла в трясину. С огромными предосторожностями он вызволил ее из грязи, но тростник оставался по-прежнему вне досягаемости.

Последний вздох лошади донесся до него, и голова несчастного животного ушла в болотную жижу, туловище содрогнулось в последний раз, словно пытаясь набрать полную грудь воздуха, после чего лошадь затихла, и Хоукмун проводил ее взглядом, пока она не исчезла в трясине. Теперь голоса, что насмехались над ним, сделались более многочисленными, и не послышался ли ему голос Иссельды? Нет, это просто крик чайки. А эти грубые голоса, уж, не солдаты ли это? Нет, должно быть, тявкают лисы и взрыкивают болотные медведи.

Подобный обман показался ему в этот миг самым жестоким из всех, ибо то были иллюзии, порожденные его собственным мозгом. И вновь его охватило ощущение горькой иронии. Стоило ли так много лет страдать и мучиться в жестокой борьбе против Империи Мрака, стремиться остаться в живых после ужасных испытаний, пережить леденящие душу приключения на двух континентах?.. Чтобы затем столь бесславно умереть в одиночестве, в болотной тине. Никто и никогда так и не узнает правды о том, где и как он погиб, ничто не укажет на место его могилы, ему не воздвигнут памятник у стен замка Брасс, единственное утешение - это что мучиться ему, похоже, осталось недолго, ибо теперь трясина затягивала его все быстрее.

– Дориан!

На сей раз птица словно звала его по имени, и он эхом откликнулся:

– Дориан!

– Герцог Кельнский!
– проревел болотный медведь.

– Герцог Кельнский, - тем же тоном отозвался Хоукмун.

Теперь он уже никак не мог высвободить левую руку, а грязь доходила ему до подбородка, стискивала грудь и мешала дышать. У него закружилась голова, и он мог лишь надеяться, что потеряет сознание прежде, чем болотная жижа заполнит ему рот.

Но если он умрет, то, возможно, сумеет отыскать дорогу в потусторонний мир и вновь встретит там графа Брасса, и Оладана с Булгарских гор, и Гьюлама д'Аверка, и Ноблио, поэта-философа.

– О!
– сказал он себе.
– Если бы я мог быть в этом уверен, то принял бы смерть с радостью. Но все же остается вопрос чести... И Иссельда, Иссельда!

– Дориан!

И вновь этот птичий крик, так похожий на голос его жены. Говорят, подобные фантасмагории иногда происходили с умирающими. Возможно, другим людям это облегчало кончину, но только не ему.

– Дориан! Мне показалось, я узнала твой голос. Это ты? Что случилось?

– Я в трясине, любовь моя, - ответил птице Дориан Хоукмун.
– И я гибну. Передай им, что Хоукмун не был предателем. Скажи им, что он не был трусом, но зато можешь им сказать, что он был болваном.

Какой-то шорох послышался в тростниках, что окаймляли берег трясины, и взгляд Хоукмуна устремился в ту сторону. Он ожидал увидеть лисицу и заранее съежился при мысли о том, как хищник нападет на несчастную жертву трясины. Но вместо этого среди стеблей возникло человеческое лицо. И это лицо было ему знакомо.

– Капитан?

– Да, милорд, - отозвался Джозеф Ведла, и тут же отвернулся, чтобы бросить кому-то через плечо:

– Вы были правы, сударыня. Он здесь. Почти с головой ушел в трясину.