Сван увязалась следом, держась чуть поодаль, чтобы дядя Той не увидел.

Пока Той наливал бензин, за ним из кузова грузовика молча наблюдали двое мальчишек. Лица их, детски нежные, все же носили печать сходства с отцом.

– Как дела, ребята? – спросил Той.

Мальчишки замерли, но продолжали таращиться на него. Женщина с младенцем, сидевшая в кабине, чуть повернула голову и слегка улыбнулась. Той этого не заметил, зато от ее мужа не укрылось – быстрые черные глаза так и забегали. Улыбка исчезла с лица женщины. Той заправил машину, повесил шланг.

– Сколько я должен? – спросил Белинджер.

Он стоял расставив ноги и выпятив грудь, рука поглаживала ремень, теребила пряжку. По лицу блуждала улыбка, словно в предвкушении чего-то приятного, одному мистеру Белинджеру ведомого.

– Сегодня – нисколько, – ответил Той.

Белинджер, прищурившись, глянул на Тоя, потом на жену. Та подолом платья утирала младенцу нос. Старательно, насухо. Только теперь Сван поняла, что она совсем еще юная, почти девчонка. Видно, стала рожать детей, едва узнала, откуда те берутся.

– С чего такая щедрость, мистер Мозес?

На лице Тоя загуляли желваки.

– Сегодня хоронят моего отца, мистер Белинджер. Мать решила не закрывать лавку – вдруг кому что понадобится, – но денег мы не берем.

Белинджер состроил скорбную мину.

– Мои соболезнования мисс Калле.

Он забрался в машину. Старший мальчик, осмелев, придвинулся к самому борту, ближе к

Тою. Белинджер уловил движение в зеркале заднего вида. И, размахнувшись, хлестнул мальчика по щеке. Небрежно, будто муху прихлопнул. Удар вышел сильный.

– Сколько раз тебе повторять, не ерзай! – крикнул через плечо Белинджер и добавил, обращаясь к Тою: – Иногда приходится напоминать.

Тот глянул на Белинджера, словно хотел раздавить его, как насекомое. У мальчика дрожали губы, взгляд был ошалелый, но слезы он сдержал. Несмотря на возраст, он уже понимал, что за слезами последуют новые оплеухи.

Сван зажала ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. Она чуяла: привлечь внимание Белинджера – все равно что босой ногой наступить на водяного щитомордника. Укус его смертелен, и змея преследует жертву, нападает сзади.

Белинджер метнул взгляд на Сван, округлил черные глаза и ухмыльнулся. Ей захотелось сжаться в комок, исчезнуть, но было поздно.

– Ты откуда, красотуля? – спросил Белинджер.

Той наградил Сван пристальным взглядом:

– А ну кыш отсюда.

И Сван ушла. Повернулась и скрылась в лавке. Подъехала еще машина, но Сван даже не оглянулась на новых покупателей, все равно не знает их. Прислонилась к ящику с мороженым, глядя в засиженное мухами окно. Из машины выбралась немолодая женщина в цветастом платье. Наверное, жена фермера. Направляясь к лавке, она что-то говорила Тою, а тот отвечал низким, глухим голосом. Но Сван не прислушивалась.

Она смотрела, как выезжает на дорогу красный грузовичок. Мальчишки сидели все в тех же застывших позах. Но взгляд Сван был прикован лишь к одному из них. К тому кого ужалил щитомордник. Его лицо маячило перед глазами Сван, не давало покоя.

Сван провожала глазами грузовик, пока он не скрылся за поворотом, не исчез за полосой амбровых деревьев и горных дубов, а скрежет шин и подвывание мотора не превратились в чуть слышный гул, который не умолкал еще долго-долго.

Порой, когда Джеральдина Белинджер не пыталась сосредоточиться, а пускала мысли на самотек, у нее случались озарения: одна мысль опережала остальные, проносилась яркой звездой. Удержать их в памяти не удавалось. Они, как метеоры, вспыхивали и гасли.

Вот и сейчас она отпустила мысли на волю, отдавшись их потоку. Еще у лавки в голове возник яркий лучик, не затухший до сих пор. Она восхищенно любовалась его сиянием. Джеральдина по опыту знала, что не стоит и пытаться оценить его блеск или найти изъяны. Если переусердствовать, луч растворится, померкнет, исчезнет. А так можно полюбоваться.

Муж ее, сидя за рулем, чему-то усмехался. Джеральдина перехватила его улыбку, и у нее внутри все похолодело. У большинства людей улыбка означает что-то хорошее. Улыбка Раса может значить что угодно. Но Джеральдина не позволит ни Расу, ни его улыбке отвлечь ее от дивного мерцающего лучика. Хочется любоваться им долго-дол…

– И долго ты строила глазки этому ублюдку? – спросил Рас. Он гордился своим коварством и умением сбить ее с мысли. На это он мастер.

Джеральдина лишь молча подняла на него взгляд. Если Рас заведется, говорить опасно: придерется к каждому слову; но и молчать опасно: молчишь – значит, виновата. Если он вбил в голову, что у тебя какая-то постыдная тайна, ничто ему не помешает ее раскрыть.