Небрежно помахивая зажатыми в кулаке перчатками, Полонский легчайшей поступью человека, превентивно истребившего всякую угрозу здоровью своего опорно-двигательного аппарата, спускался по ступенькам и сосредоточенно думал о побеге из-под конвоя. Подходящий случай представился ему сразу за бронированной дверью подъезда.

Случай имел малосимпатичный вид облезлого уличного кота невзрачной темной масти, идеальной для маскировки на асфальте и грязном бетоне. Кот, не имеющий ни имени, ни дома, устроился на ночлег прямо на ступеньке крыльца. Открывшаяся металлическая дверь его не потревожила, потому что нечувствительно прошла выше, над насупленной усатой-полосатой башкой, а вот легконогий Сева неожиданно для себя и для придремавшего матроскина вступил в плотный контакт с протяженным кошачьим телом. Он запнулся, ругнулся и кубарем покатился с высокого крыльца.

– Мь-мя-а-а-а! – во всю глотку взвыло оскорбленное животное, вынужденно улетая с крыльца во двор по низкой дуге.

– Шмульсоны! – знакомым голосом возмущенно взревел домофон. – Божьи одуваны! Уймите свою тварь!

– Не смейте нас оскорблять! – тонким козлиным голосом выкрикнула скрипучая форточка на втором этаже.

Эхо с готовностью понесло по колодцу двора последний сомнительный слог.

– Чего-чего? Вы еще и материться будете?! – неприятно изумился домофон.

– Бум! – громко подтвердил Полонский, достигший в падении асфальтированного двора.

– Ий-я-а-а-а! – завершая недолгий полет, кот с боевым криком каратиста боднул иномарку, любовно припаркованную в круге света от одинокого фонаря.

– У-а! У-а! У-а! У-а! – гигантским припадочным младенцем заревела машина.

Кособоко перепрыгнув с автомобиля на дерево, перепуганный кот закачался на ветке. С дробным стуком посыпались на землю спелые грецкие орехи.

– А ну, хто там дерево трясет, хулиганье, ворюги, вы этот орех сажали, поливали, растили, дармоеды?! – с полоборота завелась местная старожилка баба Клава, в попытке различить во мраке подлых негодяев опасно перегибаясь за подоконник.

Четко отреагировав на ореховый град, завопила вторая машина.

Из открывшегося окна слева от подъездной двери на шум выглянула синюшная складчатая морда. Увидев ее в тревожном свете ритуальной тыквы, старожилка баба Клава хрипло ахнула и мягко упала назад, в комнату.

Хрустнула пластиковая рама. Треснув оборванной занавеской, на балкон выскочил бритоголовый мужик в трусах и с пистолетом.

– Стой, стрелять буду! – страшным голосом прокричал он и тут же неприцельно пальнул в созвездие Стрельца.

Стрелец не принял вызов, но специально обученные люди, опера Тугриков и Голубовский, отреагировали как надо: шумно залегли в кустах у крыльца и из-под ненадежного прикрытия мусорной урны велели психованному стрелку немедленно бросить оружие.

Это справедливое требование было сформулировано в элементарных матерных выражениях, однако понимание сказанного дезориентированному и в высшей степени взвинченному автовладельцу затруднил виртуозный дуэт противоугонных сигнализаций.

Второй выстрел в небо больно ранил Малую Медведицу, после чего Тугриков и Голубовский тоже по разику шмальнули в звездные выси, авторитетно пообещали отправить в царствие небесное самого мужика в трусах и вызвали подкрепление.

Домофон, не тая неприятного изумления, возбужденно сообщил некой Маринке, что во дворе, кажись, бандитские разборки, и велел всем лечь на пол.

Неизвестно, входил ли в категорию «все» безымянный дворовый кот, но именно он с подкупающей готовностью рухнул на «пол», угодив на согнутую спину Тугрикова.

Рука опера, не ожидавшего коварного нападения с тыла, дрогнула, и разбитое шальной пулей стекло чердачного окна тонко, жалобно вскрикнуло. С мелодичным плачем посыпались вниз колкие стеклянные слезы.

– Миня! – истерично завизжали на четвертом этаже у Шмульсонов. – Миня, это шо – погром?!

Гадко заругался осыпанный осколками мужик в трусах. С новой силой взвыл бедный матроскин, получивший пинка от рассвирепевшего Тугрикова. Через квартал от дома тревожно запела, приближаясь, милицейская сирена.

Всеволод Полонский расправленным плечом атланта разбил ближайшее подвальное окошко и ужиком скользнул со двора в не используемое по прямому назначению бомбоубежище. Он легко пробежался по катакомбам, каждый поворот которых был ему знаком с детских лет, и через подсобку круглосуточно работающего продуктового магазина вышел на улицу. Дежурная продавщица, сомнамбулически дремлющая у мирно квакающего телевизора с початой бутылочкой пива, проводила проследовавшего мимо нее Севу затуманенным взглядом и вопросительно икнула, но он только безмолвно отсалютовал ей испачканными перчатками и был таков.

Голова у Полонского была легкая, как одуванчик, и работала, как часы с кукушечкой. Воображаемая птичка на вопрос «Кукушка, кукушка, сколько мне на свободе жить осталось?» саркастично кукнула полразика, и Сева понял, что у него есть минут тридцать, не больше. Если за это время он не уберется куда подальше, куковать ему за решеткой в темнице сырой долго-долго!

Мимо, светясь окошками, точно хэллоуинская тыква прорезями, прогрохотал пустой трамвай. Опасаясь запомниться скучающему кондуктору, Сева остерегся пользоваться общественным транспортом. К счастью, голова у него работала, как часы со встроенным компасом. Полонский безошибочно определил кратчайшее направление к вокзалу и двинул к нему пешим ходом через парк.