Он объяснил мне, что нужно делать, – нажал на кнопку, и из этой дыры в стене послышался шум, будто два защитника столкнулись или слон упал, и вот оно – что-то мертвое, много мертвого, окровавленное, и он мне показал: берешь и закидываешь на грузовик, и снова нажимаешь на кнопку, и валится еще один. Потом ушел. Когда он ушел, я снял робу, каску, сапоги (мне выдали на три размера меньше), поднялся по лестнице и навалил оттуда. А вот теперь вернулся.

– А ты не слишком стар для такой работы?

– Подкачаться хочу. Мне нужна тяжелая работа, хорошая тяжелая работа, соврал я.

– А справишься?

– У меня одни кишки внутри. Я раньше выступал на ринге, дрался с самыми лучшими.

– Вот как?

– Ага.

– Хмм, по лицу и видно. Круто тебе, должно быть, приходилось.

– С лица воды не пить. У меня были быстрые кулаки. И до сих пор остались.

Приходилось кое-что ловить, чтоб смотрелось красивше.

– Я за боксом слежу. Что-то твоей фамилии не припомню.

– Я дрался под другим именем, Пацан Звездная Пыль.

– Пацан Звездная Пыль? Не помню я никакого Пацана.

– Я дрался в Южной Америке, Африке, в Европе, на островах, в мухосрансках всяких. Поэтому у меня и пробелы в трудовой книжке – мне не хотелось вписывать “боксер”, поскольку люди подумают, что я шутки шучу с ними или вру. Я просто оставляю пустые места и черт с ним.

– Ладно, приходи на медкомиссию в 9.30 утра завтра, и мы определим тебя на работу. Говоришь, тяжелой работы хочется?

– Ну, если у вас есть что-нибудь другое…

– Нет, сейчас нету. Знаешь, ведь ты уже на полтинник тянешь. Я, наверное, что-то неправильно делаю. Нам не нравится, когда вы, народ, наше время впустую тратите.

– Я не народ. Я Пацан Звездная Пыль.

– Ладно, пацан, – рассмеялся он, – мы заставим тебя ПОРАБОТАТЬ!

И мне не понравилось, как он это сказал.

Два дня спустя я вошел через проходную в деревянный сарай, где показал старику карточку с моим именем: Генри Чинаски, – и он отправил меня на погрузочную рампу. Я должен был подойти к Турману. Подошел. На деревянной скамье сидело несколько мужиков – они посмотрели на меня так, словно я был гомосексуалистом или паралитиком.

Я ответил им взглядом, выражавшим, по моему мнению, легкое презрение, и протянул с самой лучшей интонацией задворок, воспроизвести которую был способен:

– Где Турман. Мне сказали, к нему.

Кто-то показал.

– Турман?

– Н-ну?

– Я на вас работаю.

– Н-да?

– Н-да.

Он взглянул на меня.

– А где сапоги?

– Сапоги? Нету сапог, – ответил я.

Он сунул под скамейку руку и протянул мне пару – старую, задубевшую пару сапог.

Я их натянул. Та же самая история: на три размера меньше. Пальцы у меня скрючились и загнулись.

Потом он дал мне окровавленную робу и жестяную каску. Их я тоже надел. Я стоял перед ним, пока он зажигал сигарету или, как сказал бы англичанин, пока он закуривал сигарету. Спичку он выбросил с росчерком, спокойно и по-мужски.

– Пошли.

Все они были неграми, и когда я подошел, на меня посмотрели так, словно они – черные мусульмане. Во мне было больше шести футов, но все они были выше, а если и не выше, то в два-три раза шире.

– Хэнк! – заорал Турман.

Хэнк, подумал я. Хэнк, совсем как я. Это мило.

Под каской я уже весь вспотел.

– Определи его на РАБОТУ!!

Господи боже мой о господи боже мой. Куда девались все мои сладкие и легкие ночи? Почему этого не происходит с Уолтером Уинчеллом, который верит в Американский Путь? Не я ли был самым блестящим студентом по классу антропологии?

Что же случилось?

Хэнк подвел и поставил меня перед пустым грузовиком длиной с полквартала, стоявшим перед рампой.

– Жди здесь.

Затем подбежало несколько черных мусульман с тачками, выкрашенными отслаивавшейся и бугристой белой краской, словно известку смешали с куриным пометом. В каждую тачку навалены горы окороков, плававших в жидкой водянистой крови. Вернее, они не плавали в крови, а сидели, будто свинец, будто пушечные ядра, будто смерть.

Один мальчонка запрыгнул в кузов у меня за спиной, а другой начал швырять мне окорока; я их ловил и переправлял парню позади, а тот оборачивался и кидал в глубину кузова. Окорока прилетали быстро БЫСТРО они были тяжелыми и становились все тяжелее. Как только я закидывал один и оборачивался, следующий уже летел ко мне по воздуху. Я знал, что они пытаются меня сломать. Скоро я уже весь потел потел так, будто открутили все краны, и спина у меня болела, запястья болели, руки болели, все болело а сам я дошел до последней невозможной унции своей вялой энергии. Я едва видел, едва мог собраться и поймать еще один окорок и швырнуть его, еще один окорок и швырнуть его. Кровью заляпало меня всего, а руки продолжали ловить мягкий мертвый тяжелый флумп, окорок немного подавался, как женская задница, а я слишком ослаб даже для того, чтобы вякнуть: