Мамзели визжат от смеха. Кучер басовито смеется.

ЦАРЬ: Подь сюда, братец, не бойся!

 Ширяев подходит.

ЦАРЬ: Ты же бомбист, дорогой?

ШИРЯЕВ: Пробил твой час, ирод!

ЦАРЬ: Знаю. А ну-кось, дай мне ее!

 Ширяев изумлен.

ЦАРЬ: Дай, чего ты? Съем я ее что ли?

Ширяев достает из кармана бомбу, подает царю.

ЦАРЬ: Смотри! Смотрите все!

Быстро съедает бомбу. Мамзели от смеха падают в обморок.

ЦАРЬ: Трогай! Эх, эх! Всюду смех!

Ниправда смотрит на свет колбочку с анализами.

НИПРАВДА: Н - да, сомнений нет: это ты, обезьянье наследие Толстого – американца, – гноящийся архисифилис. Приветствую, батенька. Какая активность! Все время, сколько наблюдаю за тобой, едва удерживаюсь от соблазна… Так и хочется … Совсем немножко… Так заманчиво – неделя, разложение…

Отпивает из колбочки, прикрывает глаза, прислушиваясь к ощущениям. Стучат.

НИПРАВДА: Совсем забыл, сегодня же четверг. Войдите!

Ниправда, царь.

ЦАРЬ: Добрый день, доктор!

НИПРАВДА: Добрый. Как самочувствие?

ЦАРЬ: Разлагаюсь.

НИПРАВДА: Поздравляю вас.

Ниправда, Ширяев, Царь.

ШИРЯЕВ: Можно?

НИПРАВДА: Проходите, батенька.

ЦАРЬ: А, господин бомбист.

НИПРАВДА: Спешу обрадовать – все подтвердилось.

 Ширяев роняет голову.

Ниправда, Ширяев, Царь, Дворник.

ДВОРНИК: Разрешите войти, ваше благородие?

НИПРАВДА: Входи, братец.

ДВОРНИК: Как там ето самое?

НИПРАВДА: А то сам не знаешь.

 Дворник тяжело вздыхает.

Те же и Шилина.

НИПРАВДА: Прошу вас, мадам. Ваш анализ – самый ядреный.

ШИЛИНА: Мерси.

ЦАРЬ (с нежностью глядя на проститутку): Вот он – ангел смерти.

ШИЛИНА: И вам мерси.

Те же и Гноящийся Архисифилис.

ГНОЯЩИЙСЯ АРХИСИФИЛИС (врывается с пистолетом): Умрите, ироды!

Пистолет дает осечку, Гноящийся Архисифилис бросает его на пол и в исступлении бьет ногой.

 Ниправда, Ширяев, Царь, Шилина громко хохочут.

Такую вот пьеску сочинил на досуге Евгений Евгеньич Килкин и, нельзя сказать, что не было в ней рационального зерна. Ну, а бедность декора «Ангела смерти» связана, конечно, с укоренившейся в авторе – к тому же директоре театра – провинциальностью. Согласитесь, сложно поставить в Ж… бродвейскую драму!

Килкин настороженно смотрел в зал. Пока все шло прекрасно. Правда, Лукьянов поначалу был слегка деревянным, но потом, ничего – раскочегарился. Публика принимала так, как должно, – то есть не разговаривала по мобильникам. Дело близилось к занавесу, и вот-вот должен был появиться Гноящийся Архисифилис. Вот и он… Боже, что это?!

 В руке у Крамова был не дуэльный пистолет, а самый настоящий, матово-черный «Вальтер»!

 -Умрите, ироды!

Хлестко прозвучали выстрелы. Килкин, не веря своим глазам, увидел, как поочередно попадали на пол Шилина, Ниправда, Царь и Ширяев, причем у Царя совершенно отчетливо развалился на части череп. Багровые лужи тут же залили сцену. Шурша, упал занавес.

И - овация. О, какая это была овация! Никогда за всю свою долгую театральную карьеру Килкин не слышал таких бурных аплодисментов.