— Помнишь ли ты, милая Аделина, моего славного Яся, красивого и стройного, как Аполлон, шляхтича. Он так любил меня, что, когда в мою опочивальню рвались крамольные бояре, он один дрался с ними, как лев.

— Ясь принял смерть как верный рыцарь, защищавший свою госпожу.

Ветка придорожного дерева с силой хлестнула по рыдвану. Марина вздрогнула, отшатнулась. И тут же вспомнила, что везут ее домой, в Речь Посполитую. Король неоднократно просил о том Шуйского.

Рада ли Марина? Скорее, нет. Вернуться в Сандомир и ловить на себе насмешливые взгляды, чувствовать себя нищей? Она представила, как будут злословить по ее адресу вельможные паны, их жены и дочери, надменные, кичливые…

На повороте рыдван накренился — стрельцы подскочили, поддержали.

— О Мать Божья! — подняла руки гофмейстерина. — Варварская страна, варварские дороги! Этот дряхлый рыдван сведет меня в могилу.

— Не огорчайся, милая пани Аделина, Господь ниспослал нам тяжкое испытание, как сказал бы преподобный папский нунций Рангони.

— Проклятый иезуит! — выкрикнула гофмейстерина. — Я помню, каким соловьем разливался этот коварный монах в сутане епископа!

Марина улыбнулась:

— Пани Аделина так не любит папского нунция?

— За что его любить, моя кохана госпожа? Он назывался твоим пастырем, а покинул нас, как только москали убили царя Дмитрия.

— Нунций Рангони, верно, в Кракове или у круля в Варшаве. Вспоминает ли он свою духовную дочь? — Сделав скорбное лицо, Марина передразнила епископа: «Ты же, дочь моя, став московской царицей и будучи верной католичкой, должна воздействовать на супруга своего, в не сразу, постепенно обратить его в веру нашу…»

Гофмейстерина всплеснула руками:

— Моя кохана госпожа так хорошо показала проклятого нунция, что я услышала его голос.

— Милая Адель, — печально ответила Марина, — орлицей взвилась я в небо, курицей ощипанной возвращаюсь в Речь Посполитую.

Глаза гофмейстерины увлажнились.

— Мать Божья, облегчи судьбу моей коханой госпожи.

Рыдван снова затрясло. Пани Аделина поморщилась:

— Лучше бы лежать мне на жесткой постели в скверном городке Ярославле, чем отбивать зад в дрянном рыдване.

Марина прищурилась лукаво:

— Особенно если рядом горячий стрелецкий десятник.

Гофмейстерина обиженно поджала губы.

— Прости меня, милая Аделина. — Марина примиряюще протянула руки. — Я завидую тебе.

Замолчали ненадолго. Мнишек выглянула в окошко. Лесная дорога уступила место однообразно-унылому овражистому полю. Никаких признаков жилья. А Марина устала, ей хотелось передохнуть. Пусть это будет не дом, не боярская усадьба, всего-навсего полати в курной избе, с ужасными тараканами — лишь бы лечь, вытянуть ноги.

Небо враз нахмурилось, сорвался дождь, зачастил. Стрельцы остановили рыдван, прижались к нему. Крупные капли бойко стучали по крыше.

Стрельцы загалдели:

— Сказывал, в лесу пережидать!

— Да он недолгий, эвон туча уплывает.

Мнишек задернула оконную шторку. Стрелец заметил, выругался:

— Ешь ее мать, рожи наши ей не по ндраву! Хучь бы баба как баба, а то и телес никаких, разве что задаста…

Стрельцы бесстыже загоготали:

— Вишь, Микишка всех баб по своей судит!

— А чего, братцы, у Микишки Мавра под семь пудов. Гы-гы!

— Микишка, а Микишка, как ты свою Мавру обнимаешь?

— Свою откорми, тогда и узнаешь…

Дождь как начался неожиданно, так и окончился. Тронулся, заскрипел рыдван.

…Скопин-Шуйский в сопровождении полусотни конных московских дворян выбрался из Москвы и по истечении трех суток благополучно, не повстречавшись с неприятелем, который уже появился на северных дорогах, подъезжал к Твери. Позади княжьего возка катила просторная посольская колымага. Всю дорогу стольник Головин подремывал, будто решив отоспаться на будущее.

Князь Михайло Васильевич покликал в свой возок дьяка Афанасия Иванова. Царскому посольству надлежало из Новгорода добраться до земли свеев, сыскать их короля Карла IX, чей двор был либо в Стекольне (так в Москве именовали Стокгольм), либо в Упсале, и вручить письмо царя Василия Карлу. С содержанием письма Скопин был знаком: государь просил короля свеев не перечить своим рыцарям поступать на службу к царю московскому, для чего и послан в Новгород князь Скопин-Шуйский…

В душе дьяк бранил Василия Шуйского: к чему два лета назад отверг помощь короля свеев, похвалялся: он-де, царь московский, его, Карла, любви себе не ищет. А нынче — сказывают же, не плюй в колодец, пригодится водицы испить — королю кланяется. Дьяк понимал: помощь свеев будет не бескорыстна, Карл давно зарится на Копорье и иные новгородские земли.

Афанасий Иванов в летах, мудрый, наделен памятью цепкой и взглядом зорок. Двор короля Жигмунда описал красочно, Скопин его как наяву увидел, будто сам побывал в Варшаве.