– Верно записано. Можете записать еще и другое имя, тоже к ней относящееся – Есеней.

– Тройное имя?..

– Как сказать… Улпан – дано ей было при рождении. Акнар, это несколько видоизмененное – ак аруана, белая верблюдица… Белая мать… А Есеней – сам велел называть ее своим именем и сказал, что она будет заниматься делами всего племени.

– О!.. Не доживем ли мы до такого дня, когда женщина – по имени Мария превратится в Александра?..

– Здесь, Карл Карлович, Есеней – скорее должность этой женщины, ее титул… Можете так истолковать поступок Есенея – раньше вождем племени был я, а теперь ты.

– И в чем же она преуспела, кроме того, что построила дом?

– Не иронизируйте… Мы говорили, эта женщина могла бы украсить гостиную. Реформа государя, освободившая крестьян, нашла здесь свое выражение. Земли сибанов – принадлежали Есенею… Улпан разделила их – и не просто так, сплошная чересполосица, клочок здесь, клочок там! У каждого аула есть пахотные, пастбищные, сенокосные угодья, постоянные места зимовок… Как будто она, как ваш покорный слуга, всю жизнь занималась землеустроительными делами! Она заставила здешних казахов сеять хлеб и запасаться на зиму сеном. Заставила построить зимние жилища. Край этот мы с полным основанием считаем краем, где население перешло на полуоседлый образ жизни.

– Вы прочли мне вдохновенную лекцию… Звучит как прекрасная сказка. Но, знаете, я ведь – юрист по образованию, человек по природе своей недоверчивый…

– Напрасно. Я вам больше скажу. Когда мы занимались расселением крестьян-переселенцев из внутренних российских губерний, мы не стали затрагивать территорию сибанов, рода полуоседлого.

– Чувство недоверия у меня только крепнет…

– Могу заверить… – вмешался Демидов в разговор своего омского начальства. – Как человек, близко и постоянно наблюдающий жизнь всех волостей… Каждое слово, услышанное вами, Карл Карлович, – чистейшая правда.

А Саврасов продолжил:

– И еще учтите… Только она сама знает, сколько ей это стоило – помочь сибанам в постройке жилья, загонов для скота. Баню построила – тоже первую в ауле.

– А в баню эту – не загоняют овец перед стрижкой?

– Смейтесь, смейтесь! Если побываете, другое заговорите… А видели – мы проезжали – фундамент, заложенный для школы?.. Для медресе, как они называют. А дом? Разве дом не мог бы стоять на любой улице в Омске? Сравните хотя бы с хуторами немцев-колонистов, и – при всей вашей должностной недоверчивости – вы должны будете согласиться, что сделано – многое.

– Это верно, – коротко высказал и Турлыбек свое мнение.

Вошли двое – муж и жена, они раньше жили в городе, им и поручала Улпан обслуживать приезжих в гостевом особняке.

Собрание, ради которого приехали из Омска чиновники, а из аулов – влиятельные люди, началось на следующий день.

В большом зале Саврасов, Леознер, Демидов, Турлыбек Кошен-улы устроились за длинным столом, Улпан тоже, на стуле, – с краю. Волостные управители помоложе заняли середину, а пожилые бии на мягких подстилках сидели в ряд, поджав ноги, упершись спинами о стену. Они сидели свободно, на месте каждого – двоих можно было бы уместить, и вид был такой, будто каждый при решении дел обладает двумя голосами. Молодые аткаминеры [63] – в тесноте, их двоих можно было принять за одного человека, и временами кто-то из них бросал недовольный взгляд – когда же повымрут эти аксакалы, и они, они сами займут наконец их места?..

Первым поднялся Турлыбек.

Ему приходилось говорить по-русски – для омских представителей, и тут же переводить на казахский, чтобы все понимали, зачем надо было собирать столько почтенных людей. От этого он иногда запинался, подыскивая более удачное выражение, и степные ценители слова осуждающе переглядывались.

– Его высокопревосходительство генерал-губернатор, – говорил Турлыбек, – послал нас поговорить с вами, обсудить сообща, как лучше казахским аулам перейти к оседлому образу жизни. Мы хотим послушать вас, добровольно изъявивших согласие иметь земельные наделы для поселения рядом с русскими крестьянами – они прибыли из внутренних губерний России по высочайшему повелению государя-императора…

У казахов не было принято – на таких встречах просить слова, они перебивали выступающего, говорили, что казалось им нужным сказать.

Байдалы-бий, не дослушав, обратился:

– Турлыбек, шырагым… Выходит, решили – чтобы мы не отдельно селились, а непременно рядом с русскими крестьянами?

Турлыбек понял, что оговорился. Он имел в виду – получить наделы, наряду с прибывшими, а при переводе получилось: рядом.

А для Токай-бия на таких собраниях – хуже смерти было отстать в чем-то от Байдалы. Он задал и свой вопрос:

– Ты сказал – добровольно… Значит, кто хочет – станет жить оседло, а кто не хочет – не станет?

Турлыбек сперва ответил ему – да, добровольно, кто хочет – станет, кто не хочет – не станет пользоваться землеустройством. Потом он повернулся к Байдалы-бию:

– Баеке, я немного неточно выразился, а вы – неточно поняли меня. Вы подумали, что земли казахов будут вперемешку соседствовать с наделами русских. Это не так. Я хотел сказать, при устройстве крестьян-переселенцев, наряду с этим будет проявлена забота о казахском населении, он не останется без внимания. Те аульные семьи, которые захотят осесть, получат на каждую душу пятнадцать десятин пахотной земли.