Вернувшись с прогулки, мы зашли в маленькую гостиную, где, среди прочих, сидел литератор, носивший характерно русское имя и фамилию, хотя на самом деле звали его совершенно иначе. Возможно, он был известен и своими писаниями, но в основном тем, как прилежно он пасся при Литфонде, что и побудило кого-то наградить его прелестным прозвищем: «Вскормленный Литфондом Арон молодой» (еще он был известен тем, что неуклонно дарил своим вниманием любую не совсем старую женщину. Как-то раз за общим столом я пожаловалась на усталость и сонливость. «Пойдем поспим? — немедленно встрепенулся он. А получив отказ, укоризненно заметил: — Нет, не француженка вы, Юля, не француженка»).

Так вот, войдя в эту гостиную, Домбровский глянул на сидевших в ней и сказал мне:

— Что же, я, получается, вроде Арона молодого? Под чужой личиной?

Довольная, что разговор наш все-таки занозил душу, я с жаром возразила:

— Ну что вы! Ничего общего! Вы же не могли знать. И потом, если и есть в вас эта кровь, то так мало, было это так давно и далеко, что уже неважно.

— Серьезно? Так это у вас считается?

— И я могу ошибаться насчет имени, — прибавила я лицемерно.

— Да наверняка ошибаетесь.

— Очень может быть.

— А с другой стороны… может, и жаль, что ошибаетесь.

— Жаль? — изумилась я.

— А что? Уехал бы и я в вашу Палестину, покончил бы со всем этим, жил бы себе там припеваючи. Под пальмой на берегу моря, с апельсином в зубах…