И вот посреди всего этого великолепия появился неказистый человечек, с запястья которого свисала цепочка — он был прикован к сопровождавшему его солдату. Интересно, что бы сказали эти блестящие дамы и господа, если бы каким-то чудом смогли заглянуть в далекое будущее и узнать, что память о них сохранилась лишь благодаря этому моменту — когда они собрались послушать маленького проповедника?

Фест произнес вступительную речь, в которой пояснил характер проводящегося расследования. Перед ними стоял человек, которого по всем правилам полагалось бы освободить. Но он воззвал к правосудию цезаря. Удастся ли им в сегодняшней беседе выяснить нечто, достойное войти в обвинительное заключение, ибо негоже отправлять узника «и не показать обвинений на него». После чего Фест обернулся к Агриппе, как бы передавая тому слово [46] .

«Позволяется тебе говорить за себя», — произнес Фест. Тогда Павел, простерев руку, как бы желая объять Малую Азию, Македонию и Грецию, принялся говорить в свою защиту:

«Царь Агриппа! Почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться пред тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев. Посему прошу тебя выслушать меня великодушно…»

Павел кратко, но ярко и красноречиво изложил историю своей жизни: как он рос в строгой фарисейской семье, как участвовал в преследовании христиан; затем как по пути в Дамаск лицом к лицу столкнулся с Иисусом Христом и с тех пор стал совершенно иным человеком. Он рассказал Агриппе, как обращался к обращенным в посланиях и как пытался урезонить разбушевавшуюся толпу иудеев в Храме, как Господь говорил с ним, вследствие чего он, Павел, решил посвятить жизнь проповеди Евангелия.

Пока он говорил, в зале стояла тишина. Фест слушал с возрастающим вниманием и удивлением. Страсть, звучавшая в словах проповедника, поражала и пугала.

— Безумствуешь ты, Павел! — крикнул он. — Большая ученость доводит тебя до сумасшествия!

— Нет, достопочтенный Фест, — возразил апостол учтиво. — Я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла.

Затем он снова обратился к Агриппе как к царю иудеев, с вопросом, верит ли тот в пророков своей нации. Однако Агриппа был слишком хитер, чтобы делать вслух серьезные заявления. Он с улыбкой парировал вопрос Павла:

— Ты немного не убеждаешь меня сделаться христианином.

Так выглядит его реплика в «Авторизованной версии». Однако в оригинале речи царя туманны, и вряд ли нам удастся установить их точное значение. Доктор Моффат переводит это место следующим образом: «Если так будет продолжаться, ты вскоре решишь, что сделал из меня христианина».

И тут Павел буквально взорвался речью — со всей страстью, на какую способен:

— Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все слушающие меня сегодня сделались такими, как я, — и затем, понизив голос, добавил: — Кроме уз.

На сем допрос был окончен. Царь и прокуратор поднялись и вышли из зала, на ходу говоря, что нет причин удерживать Павла в узах.

— Можно было бы освободить этого человека, — заметил Агриппа, — если бы он не потребовал суда у цезаря.

Однако требование Павла было зафиксировано и посему требовало исполнения. Начались приготовления к отправке его в Италию. Павел должен был плыть туда в сопровождении Луки и под охраной центуриона по имени Юлий из когорты Августа.

В Хайфе мне посчастливилось сесть на круизный лайнер «Летиция», который набирал пассажиров — кто-то в был в Уре у халдеев — и затем направлялся прямиком на Мальту и в Неаполь.

«Летиция» стояла на рейде в Хайфской бухте, являя собой фрагмент Глазго. Громкие голоса матросов навеяли на меня воспоминания о людной Сокихолл-стрит и субботних футбольных матчах. Ни один корабль в моей жизни не доставлял мне такого удовольствия. Как я завидовал тем путешественникам, которые посещают интересные уголки мира — сегодня утром Афины, завтра Коринф, еще через несколько дней Кипр — и при том имеют возможность каждую ночь проводить в Глазго!

На палубе я познакомился с одним из пассажиров, который поведал мне крайне интересную и поучительную историю. Он занимал значительный пост в палестинском правительстве и по долгу службы часто общался с местными жителями.

— Многие друзы в Ливане, — рассказывал он, — производят впечатление совершенно диких людей. Тем удивительнее, когда они заговаривают на ломаном английском. Некоторые из этих кочевников умудрились побывать в Штатах и заработать небольшие деньги. Затем они вернулись домой, чтобы до конца жизни хвастать перед соплеменниками невероятными историями, привезенными из-за океана.

Я знал одного друза, который просто обожал рассказывать истории о Соединенных Штатах. Вот вам образец тех баек, которые он травит, сидя у костра и попивая любимый кофе. «Соединенные Штаты — это очень большая страна, в которой полным-полно людей и автомобилей. Народ там поклоняется великому вождю по имени Джордж Вашингтон. Когда этот человек родился, у его колыбели собрались все добрые джинны — чтобы одарить его всяческими талантами и добродетелями. Все они по очереди склонялись над младенцем и шептали благословения. Но один злой джинн воспользовался случаем и изрядно навредил бедному Джорджу Вашингтону — лишил его возможности лгать. Вот так и получилось, мои дорогие братья, что этот Джордж Вашингтон вынужден был всю жизнь говорить только правду».