Мне довелось посетить одну из таких деревушек, и местный патриарх разрешил осмотреть несколько хижин. Меня удивила почти стерильная чистота, царившая в этих жилищах — ничуть не хуже, чем в аккуратных коттеджах Девона. Надо сказать, что нигде на Востоке я не наблюдал ничего подобного. Местные женщины ежедневно выносят постельные принадлежности просушиться на солнце.

Во многих домах стоит вполне современная деревянная мебель. Больше всего меня поразили европейские кровати вместо традиционных ковров, на которых спит большинство арабов. Похоже, что эти «пчелиные поселки» — столь примитивные и убогие на вид — могут похвастать куда более высоким уровнем жизни, чем прочие арабские деревни.

Мы продолжили путь в Антиохию, до которой оставалось еще несколько миль. Я рассматривал серую негостеприимную местность с маячившими вдали каменистыми холмами и думал, что она, наверное, была хорошо знакома святому Павлу. Вдруг мое внимание привлек участок земли, вымощенной квадратными каменными блоками. Я не поверил своим глазам — это был фрагмент старой римской дороги, протянувшийся на несколько сотен ярдов. Остановив машину, я в волнении смотрел на древние плиты, которых, вполне возможно, касалась нога самого Павла. Мимо проходило современное шоссе, в одном месте оно даже пересекало римскую дорогу. Но та упорно не желала умирать: как и тысячи лет назад, тянулась через степь и скрывалась среди холмов, где ныне обитали лишь овечьи отары со своими пастухами.

Я не удержался, прошел с полмили по древним камням, и вдруг осознал, что эта дорога — единственное сохранившееся, что может по возрасту сравниться с эпохой Павла. Римляне ведь проложили отменную сеть дорог, соединявших все города империи, пересекавших пустыню, горы, степи и убегавших через Малую Азию в Македонию. От страны к стране они меняли имена, но, независимо от названий, целенаправленно исполняли свою функцию — вели туда же, куда и прочие древние дороги, а именно — в Рим.

Если встать посреди такой дороги, нетрудно вообразить, как все было во времена Павла. Перед глазами встают труппы бродячих жонглеров и танцовщиц — они спешат в Антиохию, которая на Древнем Востоке играла роль современного Парижа. А вот тяжело маршируют древнеримские когорты, за ними тянутся торговые караваны из Багдада и Дамаска, в своих сумках они везут шелка, специи и благовония. Нет-нет да и мелькнет фигура странствующего философа. На дороге попадались и гладиаторы, и дрессировщики, которые везли зверей в антиохийский цирк, и языческие жрецы с переносными кумирами. И где-то посреди этого многолюдья — как символы старого мира и, соответственного, мира нового, нарождающегося — двигались два человека. Один из них — римский сенатор, двигающийся на носилках в окружении пышной свиты с какой-то важной имперской миссией. И другой — скромный христианин, который шел пешком, но с еще более важной миссией, в маленькую «церковь, что в Антиохии».

Примерно через час пути дорога покинула каменистые холмы и нырнула в живописную знойную долину, по которой течет река Оронт — изгибаясь и извиваясь, пока не находит себе выход в Средиземное море.

Вдалеке я увидел белые башни минаретов, окрашенные утренними лучами солнца, и понял, что передо мной Антиохия — матерь-церковь языческого христианства.

«Антиохия Прекрасная и Золотая» до сих пор заслуженно пользуется этим данным ей в древности названием, хотя от прежних прекрасных храмов и колоннад не осталось и следа, а золото, если и можно сыскать, — только на освещенных солнечными лучами склонах холмов.

Антиохия располагается в исключительно удачном и живописном месте. Высокие горы защищают ее со всех сторон; река Оронт несет свои бледно-зеленые воды через город, во время таяния снегов она набирает силу и грозно шумит под каменным мостом; могучий склон горы Силпий служит великолепным фоном для скопления маленьких арабских домиков и белых башен минаретов.

Если говорить о внешнем виде, то из всех сирийских городов Антиохия, пожалуй, менее всего европеизирована. Она почти не изменилась с тех пор, как турки проиграли Первую мировую войну и вынуждены были покинуть город. Многие жители до сих пор говорят по-турецки. Если не обращать внимания на кавалеристов колониального эскадрона и на полицейских во французских мундирах цвета хаки, здесь мало что напоминает о французском управлении. Сегодня в городе проживают тридцать пять тысяч мусульман и около семи тысяч христиан латинского, греческого и армянского происхождения.

Главная улица Антиохии была бы вполне уместна в каком-нибудь процветающем регионе Турции. Здесь расположено множество маленьких магазинчиков с интересными интерьерами. Наибольшее впечатление на меня произвели лавочки цирюльников. Пока арабские мужчины бреются и наводят красоту, прислуга чистит и сушит на медных болванках их фески. Женщины, с ног до головы закутанные во все черное, не спеша прохаживаются по базару. Они останавливаются у прилавков и подолгу торгуются, дотошно инспектируя качество мяса и овощей. На каждом углу стоят высокие двухколесные повозки, арбы, с вечно дремлющими погонщиками. Но стоит появиться потенциальному клиенту в лице богатенького иностранца, как погонщики моментально просыпаются и начинают безжалостно настегивать своих ленивых жеребцов. Залитые солнцем улицы заполнены прогуливающейся нарядной толпой. В глазах пестрит от разноцветных одеяний: на мужчинах яркие турецкие шаровары и остроконечные фригийские колпаки; женщины щеголяют в кричаще-красных и синих юбках и богато вышитых кофтах.

Я и не знал, что в самом центре Антиохии есть великолепная европейская гостиница под названием «Hotel du Tourisme». Поэтому я проделал пять миль до предместья, Дафны, в надежде снять номер в «Hotel des Cascades». Однако здесь меня ждало разочарование: гостиница еще только готовилась к началу туристического сезона. Кровати были вынесены в холл на просушку, столы громоздились один на другом. Сириец-управляющий долго рассыпался в извинениях и тут же предложил мне номер на втором этаже. Он был столь любезен и многословен, что мне расхотелось возвращаться в город в поисках более удобного жилья.

Под окнами моей комнаты расстилалась широкая долина. Если верить легенде, то именно здесь приключилась история с Дафной, дочерью речного бога Пенея. Влюбленный Аполлон преследовал девушку, и, когда она почувствовала, что ее вот-вот настигнут, то обратилась за помощью к богам. Те вняли мольбе девушки и обратили ее в лавровый куст.

Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь плеском горного ручья, который стекал из одного озерца в другое. Перед глазами возвышались невысокие кроны лавровых деревьев — то, что осталось от священной Дафнийской рощи. В комнате было еще одно окно, откуда открывался вид на грунтовую дорогу, по которой пастухи в тот момент гнали свою отару. Как выяснилось, они каждое утро проходили здесь, позвякивая колокольцами и подымая неимоверное количество пыли. Когда стемнело, я открыл окно и увидел мерцавшие огоньки на далеких склонах холмов. Откуда-то доносилась незатейливая мелодия: невидимый музыкант вновь и вновь наигрывал на флейте одну и ту же музыкальную фразу. Мне подумалось, что это сам Пан бродит по лавровой роще и оплакивает сгинувший мир.