«Это мне?»— закричал он по-итальянски и схватился за шпагу. Прогремели три пистолетных выстрела, и Кончини упал замертво.

Видя, что им постоянно пренебрегают и что он фактически отстранен от власти, король — ему шел шестнадцатый год — задумал устранить временщика. Люинь и другие друзья короля, которых ни королева-мать, ни Кончини ни во что не ставили, советовали ему не делать этого. Люинь, например, считал, что ему лучше всего бежать и присоединиться к мятежным принцам. Но король настоял на своем и отдал приказ королевским гвардейцам арестовать Кончини. Он не давал приказа убивать его. Дежан сказал капитану гвардейцев, что если Кончини окажет сопротивление, то они могут убить его. Так все и вышло.

Власть перешла в руки молодого короля и тех, кто его поддерживал. Было вполне естественно, что Люинь выдвинулся на первое место.

Ошеломленная неожиданным известием, Мария Медичи совершенно растерялась и заперлась в своих покоях, никого не принимая кроме Ришелье.

Он узнал о случившемся, когда был в Сорбонне. Он тотчас поспешил в Лувр. Проезжая по улицам, Ришелье видел, как чернь волочила по мостовой голый труп Кончини, хохоча и выкрикивая ругательства.

Он вошел в зал заседаний королевского совета, где собрались те, кто поддерживал короля. Его спросили, пришел ли он сюда как советник короля или как министр. Ришелье ответил им, что он пришел как министр, и тогда они сказали ему, чтобы он уходил. «Я не могу принять ваше решение, если оно не исходит от короля», — сказал Ришелье.

В своих мемуарах он пишет, что Люинь, занявший теперь при короле то место, которое при королеве-матери занимал Кончини, предложил ему остаться. Это заведомая ложь, потому что Люинь знал, что он человек Кончини.

Он ушел, надеясь на то, что юный король или кто-нибудь из его окружения вспомнят о его способностях и позовут его. В этом он заблуждался: именно его блестящие способности и были причиной опалы. Ришелье надеялся также быть посредником между матерью и сыном, — и в этом он не ошибся. Кроме того, он предусмотрительно завязал несколько знакомств в свите короля и надеялся, что его знакомые замолвят за него словечко перед королем.

Когда спустя десять дней после убийства ее фаворита Мария Медичи должна была оставить двор и отправиться в ссылку в Блуа, Ришелье ничего не оставалось — было бы неблагородно покидать в такой момент свою благодетельницу, — как ехать вместе с ней.

Ришелье провел в опале семь лучших лет своей жизни: когда он отправлялся в ссылку, ему шел тридцать второй год, а когда вернулся, ему уже шел тридцать девятый. Все эти годы он старался, чтобы до сознания короля была доведена мысль, как несправедливо держать в опале такого умного политика, прекрасно разбирающегося как во внутренних, так и во внешних делах, как бесконечно он предан лично королю и как ненавидит он его врагов.

Войдя в правительство — он пробыл в нем чуть меньше пяти месяцев, — он не отказался от места епископа. Теперь оказалось, что это решение было правильным. Он по-прежнему сохранял верность королеве-матери, благодаря которой выдвинулся. Он постоянно поддерживал с ней переписку, зная, что рано или поздно король помирится с матерью и она напомнит ему о Ришелье. Он был также уверен, что люди, которые сейчас окружают короля, рано или поздно уйдут и их заменят другие.

Все эти мысли и соображения были, конечно, правильными, но опала Ришелье кончилась совсем не потому, что сбылось его желание. Сработало то самое правило, которое хорошо нам всем знакомо и которое называется «это наш человек».

Когда вы перешагнули несколько ступенек и вошли в круг тех, кто обладает реальной властью, вы стали одним из них, и если вы еще к тому же доказали, что у вас есть большие способности к управлению государством, то можете быть уверены, те, что были о вами рядом, никогда не забудут о вас.

Возьмем хотя бы Наполеона. Члены королевских семей и аристократы могли, конечно, называть его «генерал Буонапарте» в начале его карьеры и особенно после его падения. Но он стал одним из них, породнился с ними. Титулы, которые он раздавал, смешались с их титулами, и они, сами того не желая, способствовали его славе. Это особенно хорошо видно после его смерти.

Теперь возьмем какого-нибудь финансового олигарха, одного из тех, кому реально принадлежит власть в современном мире. Мы знаем, что они сражаются друг с другом, как пауки в банке. Допустим, кто-то из них вдруг разорился. Тем не менее никогда не будет забыто, что он когда-то ворочал миллионами, и если он не застрелится, то — ставлю десять против одного — он обязательно вернет свои миллионы.

То же самое мы можем сказать о Ришелье. Да, он оказался в опале, в ссылке, но он остался одним из тех, кто — пусть и не долго — управлял государством. Именно поэтому он вернулся в высший круг, хотя и через довольно большой промежуток времени.

Я уже говорил, что Ришелье поехал вместе с королевой-матерью в Блуа. По-видимому, для короля и для Люиня, ставшего правителем королевства, была невыносима мысль, что Ришелье будет как-то влиять на нее, и он был предупрежден, что бывают места ссылки похуже, чем Блуа. Он вернулся в свою епархию, в свой загородный дом в Куссе и снова принялся усердно заниматься делами епархии. Иногда в письме королю напоминал о себе, о том, что он всей душой предан ему и готов выполнить любое его приказание. Однако король и его советники решили, что этого недостаточно, и Ришелье было приказано ехать в ссылку, в Авиньон, — он беспрекословно подчинился. Туда же был сослан и его старший брат Анри, единственная опора Ришелье при дворе. Авиньон находился очень далеко от Парижа и, строго говоря, не был французским городом, потому что принадлежал к папским владениям.