Рано отдавшись любимому делу, они не успевают узнать толком жизнь, полюбить ее радости, оценить красоту и изящество. Великие труженики, они обогащают весь мир, созидают красивое, угнетая в себе собственное чувство прекрасного.

Таким был Павлов.

В театр он не ходил, не любил и кино, — вернее сказать, и то и другое не успел полюбить. За всю свою жизнь он видел единственный фильм. Музыку слушал не без удовольствия, но как мало он ее понимал! Писать ему трудно, он скорее расскажет: легче и проще. Живопись он ценил, а сам контура собаки не нарисует: сходство со львом губило рисунок. Великий Пастер был более счастлив. О его рисунках известный художник сказал: «Хорошо, что этот химик не стал живописцем: мы нашли бы в нем опасного партнера».

Павлов не ставил себе целью создавать теории о трофических нервах, о пищеварении и еще меньше думал дать начало науке о высшей нервной деятельности. Верный принципам Сеченова, его пониманию механизма живого организма, он шаг за шагом, от факта к обобщению создал стройное учение.

Любил ли он что-нибудь? Питал ли к чему-либо слабость?

Да, любил физиологию. «Всякий образованный человек, — говорил он, — не знакомый еще с биологией, повидав обыкновенный, несколько старательно обставленный курс демонстративной физиологии животных, будет повергнут в крайнее изумление той властью, которая обнаружится пред ним в руках современного физиолога над сложным организмом животного. Изумление это еще больше возрастет, когда он заметит, что эта власть — дело не тысячелетий или столетий, а только десятков лет… Перед мировой физиологической наукой стоят очень большие задачи. Человек — высший продукт земной природы, сложнейшая и тончайшая система. Но для того, чтобы наслаждаться сокровищами мира, человек должен быть здоровым, сильным и умным. Физиолог обязан научить людей не только тому, как правильно, то есть полезно, приятно, работать, отдыхать, питаться и так далее, но и как правильно думать, чувствовать и желать…»

Павлов любил физиологию, любил факты. О них он мог говорить сколько угодно, писать трактаты, читать проповеди.

— Ничего не упускайте, — настаивал он, — даже случайных явлений, не имеющих подчас прямого отношейия к делу. Это залог новых открытий и успехов. Факты — непоколебимая, прочная истина. Нет языка более красноречивого, чем факты. Гипотезы ничего не стоят. Вверх глядеть — шапка свалится… Слова так и остаются пустым звуком.

Факты у него делились на «простые» и на особенно желанные — «ручные», легко воспроизводимые волей экспериментатора. Но горе фактам, если они не умещаются в рамках его логики. После многих месяцев трудной работы он не остановится перед тем, чтобы вдруг объявить:

— Надо бросать, ничего не выйдет. Факты выпирают.

— То есть как выпирают?

— Очень просто, не укладываются. Надо или рамки расширить, или от фактов отказаться.

Всем ясно, что выхода нет, выбор предложен только для вида, выбирать же он никому не позволит.

Так случилось и на этот раз.

В работе наступила заминка. Вначале как будто по неважному поводу, затем препятствие выросло и встало на пути, как скала. Факты жестоко напирали, а рамки не поддавались.

Пока в лаборатории изучали процессы пищеварения и деятельность желез, столь близкую сердцу физиолога, все было просто и ясно. Никаких произвольных допущений, догадок и сомнений, — на первом месте эксперимент и факт. Но вот ученый обращается однажды к сотрудникам. У него некоторые затруднения, и ему любопытно послушать их мнение.

Всем памятно его прежнее заблуждение, когда он настаивал, что раздражение желез желудка связано обязательно с психикой. Опасаясь ошибки в вопросе о слюнной железе, он просит их внимания и совета.

Всякому известно, что эта «плевая железка» раздражается не только от прикосновения пищи к слизистой оболочке, но также и на расстоянии. Один вид или запах съедобного вызывает слюнотечение. Как это объяснить?

Сотрудники переглянулись, любой из них ответит на этот вопрос.

— Собаке хочется есть. Ей нравится пища. Она предвкушает удовольствие от еды.

— Прекрасно, — потирает руки ученый. — Я кладу перед собакой сухой хлеб, закуска не из важных. Обратите внимание, она едва поворачивает голову к угощению, а слюна у нее обильно течет. Покажем ей мясо. Какая перемена: бедняжка выведена из себя, она рвется из станка, щелкает зубами, а слюны почти нет. Как позволите это понять?

Собака с фистулой слюнной железы.

Им нетрудно ответить, но каждый молчит. Не надо спешить, до выводов еще далеко.

— Нуте-с, — продолжает он, — двинем не спеша дальше. Чем богата наша слюна? Муцином, скажете. Верно. Без смазочного материала пища не проскользнет в пищевод. Но заметьте, мы вливаем собаке в рот соляную кислоту, и слюна ручьем бежит в склянку. Скажете, ей понравилось? Или она предвкушает удовольствие? Кислоту глотать никому не понравится, и муцина поэтому в слюне мало, одна вода. Оно и понятно: чтобы смыть эту пакость, надо воды, и побольше. Хозяйственная железка, нечего сказать…

Итак, сухая еда гонит много слюны, влажная — мало, на кислоту — одного сорта, на мясной порошок — другого. И механика как будто простая: психическая реакция животного возбуждает деятельность желез. Что ж, хорошо: с одной стороны психика, а с другой — железа. С железой мы управимся, выведем проток ее наружу, иссечем и так и этак, заставим работать. А вот с психической штукой что делать? Как анализировать? Каким путем изучать? Иначе ведь нам вовек не узнать, как эта самая пища на расстоянии действует?!