— Помогите, Иван Петрович! — позвала ассистентка ученого. — Что стало с Джоном? Я не понимаю его.

Она повторила при Павлове маршрут из лаборатории до лестницы, прошлась с собакой по коридору, бросая на ходу ей хлеб. Джон алчно подхватывал пищу, но как только показывались перила, страхи животного возобновлялись.

— Я знал такого больного, — после раздумья заметил ученый, — он боялся мостов. До реки идет здоровый, уверенный, а дальше — страх убивает. Три года он по этой причине из Васильевского острова не отлучался. Проведите этот опыт с другой собакой, а Джона попробуйте излечить.

И он, шутя, повторяет ей свою излюбленную фразу:

— Только тот может сказать, что он жизнь изучил, кто нарушенный ход ее сумел вернуть к норме.

О себе он имел право так говорить: в его руках бром и кофеин восстанавливали «жизненный ход». Он умел разрушать и не чужд был искусству заново строить.

Неделя покоя исцелила собаку. Она приближалась к пролету, точно никогда его не страшилась. Испытания вновь повторили, нервную систему подвергли тяжкой нагрузке, и страх глубины с новой силой вернулся. Собака пятилась от края площадки, с воем прижималась к стене и долго оставалась в углу неподвижной.

Через некоторое время на эту площадку явлись члены конгресса физиологов, чтобы своими глазами увидеть «фобию» на собаке. Они застали Джона на цепи у перил. Он был здоров и резвился, охотно брал пищу из рук знатных гостей. Полтора часа спустя, после короткого опыта, собака с ужасом пятилась от невинной решетки пролета. Петровой не пришлось много потрудиться; она впрыснула собаке кофеин, подняв общую нервную деятельность, и целым рядом задач заставила ее себя тормозить. Встреча возбуждения с сильным угнетением, столкновение двух сил, привели к катастрофе, возник «страх глубины». Знакомая картина человеческих будней: высокий подъем, волнение, радость и тут же тяжкая скорбь, внезапная, страшная. Общая деталь из истории образования неврозов.

С другой собакой эти опыты результатов не дали. Напрасно ассистентка водила ее к лестнице, к краю площадки, животное оставалось спокойным, уверенно подбирая пищу у перил. И третья и четвертая собаки «фобии глубины» не проявили.

— Ничего не выходит, — жаловалась ученица учителю. — Объясните, Иван Петрович, что это значит.

Ученый не спешил с объяснениями, — она сама должна разобраться.

Петрова металась в поисках ответа, фабриковала невротиков-собак и снова убеждалась, что глубина их ничуть не пугает.

Собак годами привязывали к перилам. Почему у одной возник «страх глубины», а у других — нет?

— Не выходит, Иван Петрович, — разводила руками помощница, — у собак полный невроз, а глубина их не трогает.

Он с деланным огорчением спешил ее успокоить:

— Мы не можем приказывать природе, наше дело испытывать ее.

Помощница не верит ему: Павлов знает причину.

— Что ж, значит оставить?

— Эх вы, врач! — смеется учитель. — Мало ли страхов на свете, ищите другие. Один боится глубины, другой высоты, третий огня, кто леса, кто поля. У кого что болит, тот тем и болеет. В клинику загляните, медицину забыли.

Клиника человека подсказала ей ответ: «страх глубины», как и всякие «страхи», связан с прошлым организма, с тем, что он пережил в жизни. Давние страдания, забытые трудности, точно язвы на теле, выступают наружу, чуть пошатнулась нервная система. У каждого свои притаившиеся раны, у всякого больного своя «фобия».

Павлов был прав. Собака, спокойная у перил пролета, пугалась, завидев огонь на спиртовке или фонтанирующую воду. Вначале собака спокойно подбирала мясо и хлеб вокруг чашки с пылающим спиртом. Несколько трудных испытаний, сложных задач, и реакции животного изменялись. Собака жалась к стене, пятилась от огня с испуганным воем.

Таинственную болезнь человеческой психики, над которой так бились невропатологи, и Фрейд в том числе, опытным путем воспроизвели на собаке.

Осуществилось предсказание Сеченова: «Должно притти, наконец, время, когда люди будут в состоянии так же легко анализировать внешние проявления деятельности мозга, как анализирует теперь физик — музыкальный аккорд или явления, представляемые свободно падающим телом».

У собаки-невротика развивается навязчивость. Трудно поверить, любой психиатр над этим посмеется, и все-таки факты неопровержимы. Вот уж много недель собака становится у края станка и заглядывает вниз, жадно ловит воображаемые звуки, идущие из-под стола. И во время еды и покоя тревога ее не оставляет.

Другое животное поражает своим поведением. Тихая, ровная собака, она вскочит вдруг с места и застынет в нелепейшей позе. Голову запрокинет, ноги расставит и, точно изваяние, простоит без движения до получаса и больше.

— Кататонический ступор, — ставит диагноз ученый. — Я видел таких людей в психиатрической больнице. Над этим стоит подумать.

Павлов забыл о своей нелюбви к медицине, забыл, что он физиолог, ничего больше, и он делит досуг — часть времени экспериментальной собаке и столько же примерно больному кататонику в клинике.