«Печальный Юлиус» был краток.

— Германская армия полностью готова выполнить свой долг. Мобилизационный план был утвержден вашим величеством тридцать первого марта сего года!

— Что скажет германский военно-морской флот? — повернулся кайзер к другому своему близкому сотруднику — фон Тирпицу.

— Эскадры Северного и Балтийского морей выполнят любые задачи, поставленные вашим величеством. Подводные лодки, в том числе и большие морские, к выходу в море готовы. Противник будет отрезан от своих заморских территорий! — твердо, словно команды с мостика линкора, высказал свое мнение фон Тирпиц.

Император не пожелал больше никого слушать.

— Итак, решено! — Вильгельм встал и хлопнул ладонью по столу. — Начинаем дипломатическую и всю остальную подготовку к войне!.. Фон Бетман! Что вы хотите сказать? — обратился кайзер к своему канцлеру.

— Ваше величество! — несколько испуганно, но упрямо начал фон Бетман. — Ответственность за начало войны ни в коем случае не должна пасть на Германию! Весь мир ждет только успокоительных известий из Берлина и Вены. Полагаю, мы должны принять все меры дипломатической маскировки, чтобы наши противники, а не мы выглядели виновниками войны…

— Что вы предлагаете? — буркнул кайзер, сразу ухватив идею фон Бетмана.

— Прежде всего, ваше величество, вы не должны отказываться от уже объявленной поездки на отдых в норвежские фиорды. Затем начальник генерального штаба должен поехать, как обычно, на воды в Карлсбад, а фон Тирпиц — взять запланированный отпуск и где-нибудь укрыться от вездесущей прессы…

— Принимается! — утвердил кайзер. — Приступим к обсуждению практических мероприятий. Пригласите графа Сегени и графа Гойоса!

Адъютант императора, ожидавший приказаний возле дверей, отворил их и впустил в Мраморную галерею австрийского посла Сегени и секретаря министра иностранных дел Берхтольда — графа Гойоса, прибывшего накануне в Берлин с письмом императора Франца-Иосифа и меморандумом венского правительства о балканской политике Австро-Венгрии.

Оба графа вошли и заняли оставленные для них места. Они тоже понимали, о чем шла речь за закрытыми золочеными дверями этого зала. Император поднялся со своего кресла, подошел к посланцам союзной державы и, приняв свою любимую воинственную позу, отрывисто обратился к дипломатам, внимавшим ему с неподдельным трепетом.

— Не мешкать с выступлением против этой недостойной Сербии! — изрек Вильгельм. — Позиция России будет, во всяком случае, враждебной. Но я уже давно готов к тому и прошу передать его императорскому величеству Францу-Иосифу, что если даже дело дойдет до войны между Австро-Венгрией и Россией, то Германия с обычной своей союзнической верностью будет стоять на стороне австрийских братьев!

Париж танцевал и веселился, перед тем как все, у кого есть деньги, разъедутся на курорты или в поместья. Золотые луидоры текли рекой у модного «Максима», во всех других ресторанах и кабачках. Невиданные тысячефранковые вечерние туалеты соперничали с весенними платьями. Модистки создавали шляпы, поражавшие уличную толпу. Автомобильные фабрики и магазины не успевали выполнять заказы на лакированные лимузины и ландолеты. Моторы давали возможность пресыщенному свету встречаться на приемах не только в наскучивших особняках и залах столицы, но и в загородных уютных дворцах и шато, окруженных парками, на беретах озер и прудов, даривших прохладу разгоряченным винами и любовью гостям.

Но все затмил бал «драгоценных камней». Каждая модница заранее обменялась со своими знакомыми драгоценностями и превратилась в олицетворение того или другого камня. Туалет соответствовал цвету ее украшений.

Его превосходительство чрезвычайный и полномочный министр Франции при дворе императора Николая Второго Морис Палеолог, почтивший своим присутствием этот бал, самодовольно подумал, что холодный и туманный Петербург, который он только что покинул, чтобы обсудить с президентом детали его предстоящего визита в российскую столицу, лопнул бы от зависти, доведись ему хоть краем глаза увидеть всю эту роскошь и богатство. Но господину послу, когда он возвращался под утро домой, сделалось неуютно в обитом шелком лимузине. Он вспомнил, что ему поручено готовить новую европейскую войну, которая разрушит все это великолепие.

Палеолог не мог забыть, как, едва переодевшись из дорожного платья в визитку, он ринулся в Елисейский дворец к президенту Пуанкаре. Старая дружба, еще по лицею Людовика Великого, и доверительность отношений давали Палеологу право быть принятым по первому телефонному звонку.

Личный секретарь Пуанкаре, даже не спрашивая патрона, пригласил господина министра прибыть в Елисейский дворец и любезно прислал за ним мотор. Лакей в галунах и позументах проводил Палеолога к высоким резным дверям кабинета Пуанкаре и поклонился. Посол вошел в зал, украшенный гобеленами и старинной драгоценной мебелью. С этой роскошью совсем не гармонировала простая и коренастая фигура месье президента.

Невзрачный человек с редкими волосами и щелочками бесцветных глаз на лице, посреди которого алел приплюснутый носик, вышел из-за инкрустированного черепахой и серебром стола навстречу другу и соратнику. Президента давно уже окрестили в народе прозвищем Пуанкаре-война за то, что всей своей государственной деятельностью, всей своей политикой он толкал страну к войне с Германией. Уроженец Лотарингии, этой восточной части Франции, на которую издавна зарились немцы, он упрямо готовил месть Германии за поражение Франции в 1870 году. Его поддерживали все правые парламентские группировки, как носители идеи реванша, и продвигали этого адвоката сначала на министерские посты, затем на пост премьер-министра, а теперь и в кресло президента республики.