На лицо села муха, стала ползать по растрескавшимся губам, приводя его в бешенство. Тщетно призывал он все мыслимые проклятия на несчастное создание. Но тут горячий ветер поднатужился, собрал горсть пыли и бросил ему в лицо, согнав муху. Кожа теперь стала чересчур чувствительной: он ощущал малейшую неровность камней под меховой подстилкой и даже влажные ворсинки меха, прилипшие к спине. Закатное солнце ненадолго задержало на нем свои палящие лучи; по телу обильно заструился пот, а в горле мгновенно пересохло.

Вслед за мухой явился его злейший враг - огромное черно-белое насекомое, уже не раз вонзавшее в него свое игольчатое жало, чтобы отложить яички в живой плоти. При виде этой твари ужас и ненависть всколыхнулись в нем. Он сконцентрировал на мерзкой мошке все, что осталось от его принуждения и психокинеза. Но она преспокойно уселась ему на живот. У него вырвался сдавленный крик.

Перед пещерой метнулась длинная тень, и ветер донес знакомый запах мускуса. Услышав его жалобный стон, Голда подбежала и голой рукой прихлопнула насекомое, готовое ужалить.

– Все!
– Она втоптала мошку в пыль босыми огрубелыми ногами.
– Я прибила эту дьявольскую тварь!
– Она промыла засиженное место прохладной водой и дала ему попить, затем прижала его голову к своей груди, нежно баюкая. Подошел дед, неся двух убитых кроликов, и насмешливо взглянул на него. Женщина и бровью не повела.

– С тобой все в порядке?

– Да.

– Укусов больше нет? Камушки не беспокоят?

– Нет. Дай воды.

Она снова дала ему напиться, подложила глиняное судно. Айзек тем временем освежевал кроликов и насадил их на вертел. Запах жареного мяса вызывал у него слюну. Теперь он мог сам жевать и глотать и очень огорчил Голду, решительно отказавшись кормиться рот в рот: как только она начинала к нему приставать, он плотно стискивал челюсти.

– Сегодня - полнолуние, - сообщила женщина.
– Может, хочешь на воздух? Будем с тобой спать на траве, а дедушка - в пещере.

– Нет, - отрезал он.

– Воля твоя. Но дедушка говорит, что нынче особенная ночь.
– Глаза ее сияли, она тряхнула жесткими, как пакля, волосами.
– После ужина тебя ждет сюрприз!

У него защемило сердце. Полнолуние и весна...

– Какой месяц?
– спросил он.

Она, не расслышав, наклонилась к нему, и он повторил:

– Какой... теперь месяц?

Зловредный старик тоже повернул к нему голову.

– Мы называем его "май", ваше божество! У тану - время Великой Любви. Помнишь небось лунные ночки? Но теперь вам каюк. Всех вас, ублюдков, смыло потопом. С прошлой осени на Керсике не было ни одной Летучей Охоты. Слава Богу, избавились.

– Я говорила, дедушка, - спокойно заметила Голда, - а ты не верил.

– Конечно, не верил, - пробормотал Айзек Хеннинг.
– Потому что ты безмозглая шлюха. Но тут ты оказалась права.

– А еще я говорила тебе, что мой Бог очнется.
– Она смерила старика тяжелым, угрюмым взглядом.
– Скоро он совсем поправится.

Айзек вновь нагнулся над костром.

– Ага, сможет своей деревянной рукой вшей давить и жопу сам себе подтирать!
– Он злобно ощерился.
– Ха-ха-ха!

– Хватит, дедушка!

Старик испуганно зыркнул на нее.

– Шуток не понимаешь, корова!

Они поужинали. Снаружи доносилось пение птиц; солнце явно не желало уходить с небосклона. Голда собралась к водопаду помыться.

– Когда вернусь, дедушка, чтоб духу твоего здесь не было. Забери свои манатки и ступай ночевать в дупло пробкового дуба. Если вздумаешь подглядывать - тебе же хуже будет!

Айзек проводил ее взглядом, бормоча невнятные проклятья. Потом со вздохом свернул свою подстилку, закатав в нее кремень, бутыль с водой, краюху испеченного в золе хлеба и три ножа из небьющегося стекла для резьбы по дереву.

– Ну, ваше божество, нынче вам попотеть придется, - заявил он, склоняясь над распростертым на земле калекой, - моей внучке майский хмель в голову ударил!

Он закашлялся от смеха и сплюнул. Зловонный сгусток мокроты шмякнулся в нескольких сантиметрах от божественно прекрасного лика.

– Кто такая Голда?
– проговорил он с невероятным усилием.
– Кто... она такая?

– Ха-ха-ха! Желаете знать, куда бросили семя? Что ж, законное любопытство. К вашему сведению, ее бабка вам почти родня... Когда я попал сюда, то поначалу работал на плантациях Драконовой гряды, и послали меня как-то раз пасти стадо. Бреду по склону, гляжу: дитя лежит. Полукровка, рожденная одной из ваших человеческих наложниц и оказавшаяся фирвулагом... Такое иногда случается, вам это не хуже меня известно. Вообще-то их принято возвращать маленькому народу, но там, на Авене, фирвулагов нет, вот и оставляют ребятишек где попало... Словом, я ее нашел, принес к себе в хижину, вскормил молоком антилопы. Поначалу мне было просто интересно смотреть, как она растет. Девчонка сызмальства могла превращаться во всяких тварей и читала мои мысли. Она быстро сообразила, что я стосковался по женщине, и поторопилась созреть. Тело у нее оказалось точь-в-точь как у наших баб.