Если человек – Человек, то мир его беспределен и полностью – даже гениальным художником – непознаваем. Нет простых людей, все – сложные. Но на портретах (а так мне хочется называть все картины и рисунки Дато, даже без обозначения портретируемых, ибо по отношению художника к своим моделям, это – портреты) Дато все эти неимоверно сложные люди всё-таки понятны художнику, ибо вызывают у него и сочувствие, и понимание их проблем, и стремление (в чём-то это от сказочных волшебников), воссоздав лицо, абрис фигуры человека на холсте или картоне, бумаге, – магически, “шамански” воздействовать на его судьбу, помочь обрести счастье, мир в душе, признание, отвести беду.

Всматриваюсь в лица людей, воссоздаваемые Дато. Они очень разные, но ведь и сами люди, которых писал и рисовал Дато, были разными. У каждого за спиной своя прожитая жизнь, как правило – очень непростая. И это сумел увидеть и передать художник.

Жизнь, наложившая отпечаток на лица, измявшая, скрутившая тела, наделившая глаза мудростью или усталостью и апатией. Что общего в них, что поражает? Я бы сказал – сочувственное понимание. Дато – добрый художник. Нет, он не приукрашивает модель. Он словно реализуя пожелание Микеланджело, стирает с лика человеческого всё наносное, маскирующее, выявляет всё лучшее, что в человеке есть. Вот почему такое молодое лицо на “Портрете бабушки Оли”, вот почему мы видим гордость и муку на портретах Галактиона Табидзе, вот почему в “Портрете Паши”, прежде всего, читаются грусть и усталость, мудрость и доброта…

Он писал портреты людей, которых, как ему казалось, он уже понял, и тех, чью суть лишь пытался постичь. Ему хотелось скорее понять, разгадать человека и – закончить портрет. Но, закончив, не хотелось с ним расставаться, жаль было ставить последнюю точку, наносить последний штрих, мазок…

И потому во всех портретах, созданных Дато, есть какая-то магическая недосказанность, случайно – умышленная незаконченность. Человек удивительно музыкальный, он особенно охотно пишет портреты (они ведь у него чаще всего не с натуры) в дождливые ночи.

В его дневниках часты записи: “заработался заполночь…”, “Дождь за окном, пора спать… Уже четвёртый час…” В такой вот дождливый вечер, а точнее дождливую ночь, закончив (или почти закончив) очередную портретную композицию (какую, теперь уже, увы, не узнать), он пишет стихотворение:

Он любил людей вообще и тех, кого писал, в особенности. О том, что эта любовь была взаимной, свидетельствуют и сотни записей в “Книгах отзывов” в музее Дато и на его выставках. Обратимся к этим записям ещё раз.

Есть и такие записи:

А успел ли полюбить сам Дато? Успел… И это тоже позволяет называть Дато Крацашвили счастливым человеком.

Задаваясь этим вопросом, Франческо Петрарка имел в виду любовь. Все три части “Божественной комедии” другого великого поэта Данте заканчиваются строчкой: “Любовь, движущая солнцем и прочими звёздами”.

Конечно же, в 1979–1980 годах, когда Дато пережил свою первую и единственную Любовь, никто не знал о существовании звезды по имени Дато. Такая звезда уже была, только имя Дато она получила позднее. А открыта была звезда, зарегистрированная в Международном центре малых планет под № 3146, ещё 17 мая 1972 года. Впрочем, Любовь “двигала” не той далёкой звездой, а звездой таланта Дато.

Дато был очень богатым человеком. Для того чтобы передать то, что его волновало, мучило, тревожило, возмущало, вызывало любовь и восхищение, у него были: Рисунок, Живопись, Слово, Мелодия…

Он прочитал как-то, что юный Джотто, выдающийся итальянский художник, родившийся в 1266 году в деревушке Солле ди Веспиньяно и считающийся родоначальником современного искусства, любил в детстве рисовать ягнят, телят, жеребят… Да и впоследствии появляются кони на его картине “Святой Франциск отдаёт свой плащ”, ягнята на картине “Возвращение Иоахима к пастухам”, в “Сне Иоахима”, в “Рождестве”… И Дато, в жилах которого текла кровь кахетинских крестьян, чтобы выразить своё доброе отношение к миру, подобно Джотто, с юности рисует “братьев наших меньших”…