Шрифт:
Василий Иванович, слушая приговор, встал. И продолжал стоять.
— Берите же его! — сказал Фролов братьям.
Андрей и Дмитрий подошли, помялись, но взяли его под руки, повели, Александр с Иваном семенили с одной и с другой стороны. Василий Иванович повернулся к Фролову.
— А можно мне в Шую поехать?
— Ты в полной воле своих братьев, — сказал дьяк.
…Отчего прогневался великий государь, братья угадать наверняка не умели. Годунов оговорил, Бельский?.. А может, ни тот, ни другой, а донесли Грозному со стороны, дескать, оба его любимца ищут в Шуйском опору, для будущей дворцовой собачьей грызни. Но, может быть, царь вспомнил, что назвал князя Василия претендентом на великокняжеский стол?
Братья решили — безопаснее всего сесть в московском дворе, молиться да нищих кормить.
А война между тем никак не кончалась! Шведы, завидуя Баторию, спешили прибрать к рукам русские города, но князь Дмитрий Хворостинин разбил шведских генералов и уже собирался идти на Нарву и взял бы, да король Стефан пригрозил войной.
Пришлось отвести войска к Серпухову, хана тоже в гости ждали.
Большая ногайская орда прорвалась за Волгу, взбунтовала казанских татар.
Скребла, грызла душу царю Ивану Васильевичу уж такая серая мышь, серее не бывает.
«Неужто отнимут и Казанское царство и Астраханское?» — От таких мыслей государь стонал, как от боли.
Строгановы покоряли сибирские городки, но Сибирь земля далекая…
Вновь объявился премудрый Антон Посевин, почитавший себя главным устроителем мирного договора с королем. Все желал о вере толковать с новым митрополитом московским, с Дионисием, но толковать пришлось с одним только царем, ибо митрополит не пожелал видеть папского посла, а Грозный Посевину так сказал:
— Нам с вами, с латинянами, не сойтись в вере: наша вера христианская с издавних лет была сама по себе, а римская церковь сама по себе. Мы в христианской вере родились и Божиею благодатию дошли до совершенного возраста, нам уже пятьдесят лет с годом, уже не для чего переменяться… Папа — не Христос, престол, на котором его носят, — не облако, те, которые его носят, — не ангелы. Ты скажи ему, папе Григорию, — не следует Христу уподобляться, да и Петра-апостола равнять Христу не следует же… Который папа не по Христову учению и не по апостольскому преданию станет жить, тот папа — волк, а не пастырь.
Посевин обиделся: папу волком назвали. Иван Васильевич тоже сообразил — лишнее слово сорвалось. Послам, отправленным к Григорию XIII вместе с Посевиным, было наказано: «Если папа или его советники станут говорить: государь ваш папу назвал волком и хищником, то отвечать, что им слышать этого не случалось».
Об эту пору князь Василий Иванович Шуйский слухами жил. В июле царь крепко уязвил его, отправил в Великий Новгород воеводой большого полка «для походу» Андрея Ивановича. Князь Андрей не сплоховал, поспел на судах к осажденному городу Орешку, нанес полку Делагарди столь значительный урон, что шведы бежали.
Князю Андрею царь пожаловал золотой — высшая награда воеводам, а Василию Ивановичу позволили поехать в Шую, привести в порядок хозяйственные дела.
Проводить старшего брата явился князь Дмитрий. Рассчитал тонко. Не открестился от опального, но и особого внимания не выказал. Вошел в дом, когда все садились перед дорогой.
По лицу Дмитрия бродила таинственная, блудливая улыбочка, Василий эту улыбку приметил, но не мог сообразить, что непристойного нашел брат в доме. Дмитрий сам не утерпел, придержал Василия в сенях и шепнул на ухо:
— Царь послал Федьку Писемского в Англию — сватать дочь графа Гастингского.
— А что с Марией Федоровной? — вырвалось у Василия.
Дмитрий прикрыл ему ладонью рот.
— Слава Богу, здорова. Скоро родит.
В великом изумлении садился князь Василий в карету. Лошади тронули, провожающие замахали платками, руками, кто-то из дворни плакал, нищие кланялись, крестили карету, благословляли путника. Князю прешли на ум стихи, читанные прошлым вечером:
Аще хочеши победита безвременную печаль, Не опечалися никогда же за кою-либо временную вещь. Аще и биен будеши, или обесчестен, или отгнан, Не опечалися, но паче радуйся…— И не погибнеши! — сказал вслух Василий Иванович, и стало ему смешно: Грозный царь — скоморохом кончает жизнь.
Удивился не мысли, но само собой сказавшемуся — «кончает жизнь». Ивану Васильевичу пятьдесят два года. Десять раз еще успеет жениться.
А перед глазами уже стоял счастливый семик да летунья с берез…
Приехал князь в Шую тихо. В город был послан гонец предупредить власти и домовитых горожан, чтоб встречу не устраивали, ибо царю торжество в честь опального не понравится.