Князь покорно пошел к храму, потом позволил старухе обогнать себя. Трусцой вернулся к возку, приказал кучеру:

— За Москву-реку гони, в царские сады! С полдюжины в санках поместится?

— Вся дюжина, Василий Иванович, поместится.

— Ну, так дюжину и заберем.

Его трясло, как в лихорадке; с присягой нужно час-другой пообождать. У весов две чаши: на одной дурак, на другой — младенец, какая перетянет…

Возле пушек, у храма Василия Блаженного, стояли команды с зажженными фитилями.

Ворота в Кремль были закрыты, пускали через дверцу: священство, верховных да чиновных людей.

Князь Василий Иванович Шуйский приехал с меньшими братьями, с Александром да с Иваном. Дмитрий во дворце, а князь Андрей за победу над Делагарди под Орешком пожалован в воеводы Смоленска. Нет в Москве Скопина-Шуйского, нет Ивана Петровича.

Один в Новгороде, другой во Пскове.

На кремлевской стене цепочкой горели фитили. Словно враг уже на приступ пошел, лестницы тащит.

Присягали государю, царю Федору Ивановичу, в его покоях.

Федор сидел на жестком деревянном кресле, заплаканный, но подходившим к нему для целования руки улыбался. После отца он был уж такой маленький, не страшный, бессловесный — многих прошибло ознобом. Так в бане мороз уходит из тела.

Князь Василий Иванович наконец увидел Годунова. Перед Борисом Федоровичем стоял англичанин Горсей и говорил:

— Можете распоряжаться моим отрядом. Это хорошо вооруженные и хорошо обученные солдаты.

— Спасибо! — благодарил Годунов. — Охраняйте посольство и посла Боуса. Я опасаюсь за его жизнь.

Горсей, поклонившись, ушел исполнить пожелание нового правителя, а Годунов поспешил к Шуйским.

— Нагие взяты под стражу. Их люди — высланы прочь.

— Уже высланы?! — изумился Василий Иванович.

— Так будет спокойнее.

— А Бельский?

— Да вот он, Богдан Яковлевич! — показал Годунов на быстрого, озабоченного второго соправителя, вошедшего в палату.

— Никита Романович с приказными людьми приступил к описи казны.

— А я успел отправить нескольких верных людей в города, где среди воевод можно ожидать шаткости.

— Когда же похороны? — спросил Шуйский.

— Завтра утром, — ответил Бельский. — Грозное царствие минуло, пусть скорее наступит благословенное царствие.

Шуйский ничего не понимал. Нагих взяли под стражу, а Бельский, опекун царевича Дмитрия, кажется, этому рад. Кто хитрей хитрого, Богдан Яковлевич или же Борис Федорович? У кого бразды власти?

Вернулся из Кремля Василий Иванович поздно. Сторожа подвели к нему высокого человека в драной крестьянской шубе, но в кожаных дворянских сапогах.

— Говорит, что он слуга твоего батюшки, князь.

— Агий?!

— Федор Старой, — поправил бывший отшельник.

— Откуда ты?

— Э-э, князь! Сия история долгая.

— Ладно. Коли ты здесь, значит, кончились страхи.

— Старые за порог, а новые на пороге.

— Нет, Агий! Того, что было, никогда уже не будет!

— Челом бью, Василий Иванович! Пришел служить тебе.

— Какую же ты службу хочешь?

— Чего ни прикажи — все по мне.

— Я рад… Будь сотником в моей дворне, — и приказал начальнику над сторожами: — Михей, устрой доброго дворянина как подобает.

Грозного похоронили просто и быстро. Отнесли гроб в Архангельский собор, положили в гробницу, украшенную по-царски, поставили в изголовье покойнику чашу с миром, крышку закрыли, и стал Иван Васильевич Грозный — памятью.

Новые власти во всем спешили. Прежнее приказное начальство было отставлено от дел, Годунов всюду, где мог, ставил своих людей.

Нашлась служба и для князя Василия Ивановича Шуйского. Именем царя Федора Ивановича, по приговору Думы, но желанием Годунова, ему дали в управление Московскую судную палату.

Первый день приказной службы стал памятным. Князь обошел присутственные места приказа, со всеми, невзирая на чины, поздоровался с одинаковой приветливостью и всех, у кого к нему есть дело или просьба, приглашал пожаловать для беседы.