— Ты чего, бабуль, молчишь? — весело поинтересовался верзила. — НЕ ВРУБИЛАСЬ, О ЧЁМ Я ТЕБЕ БАЗАРЮ? Могу повторить ещё раз: предлагаю тебе обмен — мы определяем тебя в дом престарелых, выплачиваем тебе же за твою развалюху определенные копейки и сверх того — даём тебе вот это.

Парень вынул из заднего кармана пачку зелёных купюр и шлепнул их возле керосиновой лампы.

— Сроку тебе на обдумывание — до конца недели. Сегодня вторник.

— Сестру Катю я здесь недавно в конце огорода похоронила. Могилка её.

— Ай, ерунда! Слыхал я. — Парень скривился. — Перенесём мы могилу на край кладбища, куда захотим. Какие проблемы?

— Народ не позволит..

Ольга хотела сказать ещё, что это из-за односельчан могилка калечки оказалась в конце её огорода, но парень не стал слушать, перебил с презрительной усмешкой:

— Какой народ? Вот эти мыши, что живут в вашем селе? Да кто их спрашивать станет? Большинство из них в нашем холдинге пашут, нашим хлебом кормятся… Народ! Плевать!

Парень умчался на своем джипе так же быстро и неожиданно, как и появился, а Ольга за всю ночь ни на минуту не могла сомкнуть глаз: тошнота как подкатила с вечера к горлу, так до самого утра и не отпускала, голова раскалывалась от боли, нечем было дышать. Несмотря на страшную усталость и апатию, Ольга не могла ни сидеть, ни лежать, а всё пыталась двигаться по тёмным, пустым и глухим комнатам.

Утром, чуть свет, в дом Ольги ввалился ещё один нежданный гость — участковый Коваль. Был он уже далеко не мальчик — за сорок где-то, высок ростом и очень толст.

Раскорячившись на стуле, он снял с потной лысой головы форменную фуражку, достал из кармана брюк носовой платок.

— Значит так, милая, — сказал он, обмахиваясь платком, словно веером. — Ты, по-моему, в последнее время слишком много стала о себе мнить. — И не давая опешившей Ольге раскрыть рот, продолжил одышливо: — К тебе вчерась порядочный человек с предложением приезжал? Приезжал! Предложение делал? Делец! Так какого же ты… из себя что-то там корчишь? Ты кто такая, чтобы против таких людей выступать?

— Но ведь.

— Ты, едрёна корень, не умничай. Не умничай! Тебе большие люди деловое предложение сделали, а ты им чем на их доброту ответила?

Участковый полез в карман за сигаретами.

— Это… это родовой наш дом, его ещё мой прадед Савелий Тимофеевич рубил, в нём.

Ольга задыхалась, голова у неё кружилась, и она вцепилась в край стола, чтобы не упасть.

— А ты что, дворянка, едрёна корень? — захохотал участковый. — Ты мне тут комедь не разыгрывай и глаза под лоб не закатывай, я на таких, как ты насмотрелся за двадцать лет работы в органах, поэтому предупреждаю: сутки тебе на размышление, а не то.

Он грузно поднялся, одел фуражку.

— Где у тебя воды напиться можно?

Ольга махнула рукой в сторону кухни.

До обеда она просидела, не шелохнувшись, у окна, глядела на улицу, о чём-то думала. Потом тяжело поднялась и, опираясь о стенку, подошла к шкафу, достала из него пачку таблеток, понижающих давление. Высыпала их все в рот, постояла, отдышалась, зачерпнула кружкой воду из эмалированного ведра. И опять постояла, словно в забытьи. Мыслей уже никаких не было.

…Весь керосин из лампы Ольга вылила на постель, морщилась от удушливого едкого запаха, потом долго слепо шарилась в поисках коробка со спичками. Её шатало, бросало из стороны в сторону, но всё-таки она изловчилась и сумела достать дрожащими, неуверенными пальцами серник, чиркнула им по коробку. Чиркнула, и в тот же миг мир, окружавший её доселе, рванул необычайно яркой вспышкой, отчего появилась в нём огромная дыра, в которую и полетела стремительно, словно боясь куда-то опоздать, малюсенькой искоркой Ольга, а потом где-то там, в глубине дыры, в недрах непостижимой бездны, вскоре и погасла.

Тётка Тамара умерла, а Серёжке совсем не страшно. Вон она лежит в длинном и узком, оббитом чёрным ситчиком гробу в зале под образами. Лица её из дверей спальни не видно, лишь жёлтый длинный нос торчит, а по нему большущая зелёная муха ползает. Соседка через два двора, старая Анна Никифоровна сидит у гроба и то ли дремлет, то ли думает о чём-то своём, не видит муху, не отгоняет. И другие ничего не делают, только стоят и смотрят, иногда переговариваются шепотом между собой. А муха ползала, ползала и перелетела с тётки Тамариного носа на лоб Анны Никифоровны. Та встрепенулась наконец и отмахнулась рукой, покачнулась на стулке, чуть на пол не грохнулась. Смешно!

Серёжка отступил вглубь спальни и ничком упал на кровать. Плечи его вздрагивали от смеха.

В хате душно. За окном конец августа, солнце в зените. Жарища-а! Поникшие, серые от жары и пыли листья сирени начинали уже кое-где буреть, а на берёзе, что за забором в огороде, так вообще уже чуть ли не половина листьев в ярко-желтый цвет окрасились. Осень на носу, холода не за горами, дожди.

Где Серёжка будет жить в то время — Бог весть, как любила повторять умершая тётка Тамара. Серёжка ведь один остался на белом свете, как перст один (опять любимые тёткины выражения), ни отца у него нет, ни мамы, ни даже далёких родственников. Была вот одна тётка Тамара, не старая ещё, но померла неожиданно. Рак лёгких, говорят, у неё был. И что это за рак такой? Вот бы поглядеть на него хоть одним глазком, увидеть, как он пожирает человека изнутри. И как он попадает во внутрь — тоже интересно бы узнать. Вообще, на свете много интересного. Вот, например.

— Ты плачешь? Ну поплачь, поплачь, касатик, полегчает.

Серёжка ещё глубже вдавил лицо в подушку и плечи его затряслись сильнее. Он узнал голос уборщицы из промтоварного магазина бабушки Фроси — старушки уже совсем, но шустрой и очень доброй.

Серёжка почувствовал, как теплая, сухонькая ладошка старухи легла ему на затылок и легонько погладила волосы.

— Поплачь…

Серёжины покойные родители были детдомовцами. Они долгое время учились вместе, работали на химкомбинате в городе Воскресенске, что под Москвой, и погибли в один день от взрыва в цеху какого-то там то ли котла, то ли газового резервуара. Папа сразу умер, а мама ещё почти сутки от ожогов мучилась. Но схоронили их вместе, в одной могиле.