А. Мыциков — очень толковый, один из опытнейших и грамотнейших спецов-юристов. Кроме того, у него большой опыт следственной работы: будучи заместителем прокурора Омской области, он курировал там следствие. При Степанкове возглавлял в Генпрокуратуре Организационно-контрольное управление. Когда пришел Илюшенко, он Мыцикова убрал, сделав начальником ОКУ другого человека. Возглавив Генпрокуратуру, я назначил Мыцикова своим советником (это должность на уровне начальника управления) и, как показало время, не прогадал: мы очень плодотворно работали. С ним можно было ставить и решать любые творческие задачи. Есть работники аппарата, которым творческие задачи никогда не поставишь, потому как они — просто исполнители, а вот Мыциков всегда был готов к их решению. Будучи порядочнейшим и честным человеком, он относился к работе с исключительной ответственностью, переживал и болел за дело.

Следствие по «Мабетексу» Мыциков вел добросовестно и квалифицированно. Он установил хороший контакт со швейцарской прокуратурой, ездил туда по моему поручению. Если читатель помнит, дело «Мабетекс» мы расследовали в конфиденциальном режиме, и аккуратность здесь была важна чрезвычайно. Мы не хотели допустить никаких, даже случайных утечек информации, и достаточно долгое время нам это удавалось.

Мыциков — человек очень осторожный. Настолько осторожный, что это в общем-то хорошее качество стало расследованию мешать. Когда я был отстранен от должности, Тамаев, к которому перешло следствие, повел его совсем в ином русле. Поскольку Кремлем была поставлена задача прекратить следствие, Тамаев начал исследовать обстоятельства возбуждения дела, чтобы найти во всем этом какую-то мою заинтересованность, зацепиться за какие-то мелкие процессуальные моменты.

В свое время мне пришлось наделить Мыцикова полномочиями следователя. Тамаев не знал об этом и стал утверждать, что Мыциков не имел право вести следствие, поскольку не был на то уполномочен. Пришлось разъяснять, что по этому поводу я издал специальное постановление. Одновременно Тамаев начал вызывать на допросы и Мыцикова. Тот встревожился и, как мне показалось, стал опасаться каких-то возможных репрессий. Я его тогда подбадривал, как мог, убеждал, что, дескать, ничего против нас не может быть, мы законов не нарушали. Тем не менее, он был очень расстроен.

Винить Мыцикова в какой-то мимолетней слабости, тем не менее, я не имею никакого права. В свое время и я страдал определенной «мягкотелостью». Жесткость в решениях пришла с годами, с горьким опытом. Недаром Катышев говорил в одном из интервью, что «Скуратов образца 1995–1997 и 1999 годов — это два разных человека». Это естественно: жизнь заставляет быть твердым.

Я помню, как несколько лет назад Мыциков искренне не хотел, чтобы я поручал ему дело «Мабетекса». Мы оба понимали тогда, чем оно может для нас закончиться. Ведь на кону стояли огромные деньги и карьеры лидеров страны. Мыциков сильно переживал и был удручен фактами, что всплывали в ходе расследования. Несмотря на все это ни своей чести, ни профессионального мастерства и достоинства он тогда не уронил.

Я и сейчас отношусь к Мыцикову с большим уважением. Еще раз подчеркну: его роль в расследовании была очень важной, он стоял у истоков дела «Мабетекса», и был момент, когда только мы вдвоем знали все его секреты — секреты Управления делами Президента.

Когда утечка информации о деле «Мабетекса» все же прошла, я пригласил к себе Михаила Борисовича Катышева, ввел его в курс дела, сказал, что теперь надо направить расследование в обычное русло, и попросил подумать о замене Мыцикова. Было решено передать дело очень опытному следователю Чуглазову.

Чуглазов — человек интересный. Будучи заместителем начальника Управления по расследованию особо важных дел Генпрокуратуры, он работал со сложнейшими делами. Это следователь чрезвычайно опытный, редчайшей квалификации. Уникален он был еще и своей позицией, своим независимым от начальства взглядом на ситуацию. Но самое главное — более жесток, более решителен. Любые по сложности дела он, как правило, всегда доводил до суда.

Он сразу определил по материалам следствия, откуда у дела «растут ноги», продвинулся в расследовании очень далеко, и если бы его не отстранили, наверняка довел бы его до суда. Чуглазов сумел провести выемки документов в Кремле, наладил нормальное сотрудничество со Швейцарией, был при встрече и переговорах с Карлой дель Понте, когда она приезжала в Москву в марте 2000 года.

Сегодня, наверное, уже можно сказать, что даже когда я был отстранен от дел, Чуглазов время от времени, не вдаваясь в детали, информировал меня о ходе расследования дела «Мабетекса», поскольку считал, что юридически я остаюсь Генеральным прокурором. Это была его позиция, и я ему за это очень благодарен. Мы сохранили с ним добрые отношения до сих пор. Я думаю, главная заслуга Чуглазова в деле «Мабетекса» в том, что он проводил нашу же линию после моего и Катышева отстранения — объективное разбирательство с материалами. В этом смысле Чуглазов сыграл в расследовании роль чрезвычайно важную. Швейцарцы ему доверяли — это был последний человек в череде следователей, кому они доверяли полностью.

Далее события развивались следующим образом. Видя, что Чуглазов проводит прежнюю линию расследования, не идет ни на какие уступки и справиться с ним нельзя, Кремль сделал «элегантный» тактический ход. Как я уже писал, Чуглазов занимал пост заместителя начальника одного из ведущих в Генпрокуратуре управлений и имел в производстве дела (в том число и «Мабетекса»), которые вел лично сам. Одновременно он руководил отделом, который также расследовал целый ряд дел. К этому и прицепились. Чуглазову было сказано, что, дескать, неправильно, когда начальник имеет в своем же собственном производстве уголовные дела, за которые отвечает сам. Такие дела у него надо забрать — пусть сосредоточится на руководстве отделом.