Он нагнулся к ней, но вдруг стукнула дальняя дверь, послышались шаги.

Горн хотел выпрямиться, но в тот же миг заметил, что шелковое кружево на плече у Магды захватило пуговицу на его обшлаге. Магда быстро принялась распутывать, – но шаги уже приближались, Горн рванул руку, кружево, однако, было плотное, Магда зашипела, теребя ногтями петли, – и тут вошел Кречмар.

«Я не обнимаю фрейлейн Петерс, – бодро сказал Горн. – Я только хотел поправить подушку и запутался».

Магда продолжала теребить кружево, не поднимая ресниц, – положение было чрезвычайно карикатурное, Горн его мысленно отметил с восхищением.

Кречмар молча вынул перочинный нож и открыл его, сломав себе ноготь. Карикатура продолжалась.

«Только не зарежьте ее», – восторженно сказал Горн и начал смеяться. «Пусти», – произнес Кречмар, но Магда крикнула: «Не смей резать, лучше отпороть пуговицу» («Ну, это положим!» – радостно вставил Горн). Был миг, когда оба мужчины как бы навалились на нее. Горн на всякий случай дернулся опять, что-то треснуло, он освободился.

«Пойдемте ко мне в кабинет», – сказал Кречмар, не глядя на Горна.

«Ну-с, надо держать ухо востро», – подумал Горн и очень кстати вспомнил прием, которым он уже два раза в жизни пользовался, чтоб отвлечь внимание соперника.

«Садитесь, – сказал Кречмар. – Вот что. Я хотел попросить вас сделать несколько рисунков, – тут была интересная выставка, – мне бы хотелось, чтобы вы сделали несколько карикатур на те или иные картины, которые я разношу в моей статье, – чтобы вышли, так сказать, иллюстрации к ней. Статья очень сложная, язвительная…»

«Эге, – подумал Горн, – это у него, значит, хмурость работающей фантазии. Какая прелесть!»

«Я к вашим услугам, – проговорил он вслух. – С удовольствием. У меня тоже к вам небольшая просьба. Жду гонорара из нескольких мест, и сейчас мне приходится туговато, – вы могли бы мне одолжить – пустяк, скажем: тысячу марок?»

«Ах, конечно, конечно. И больше, если хотите. И само собой разумеется, что вы должны назначить мне цену на иллюстрации».

«Это каталог? – спросил Горн. – Можно посмотреть?»

«Все женщины, женщины, – с нарочитой брезгливостью произнес Горн, разглядывая репродукции. – Мальчишек совсем не рисуют».

«А на что вам они?» – лукаво спросил Кречмар.

Горн простодушно объяснил.

«Ну, это дело вкуса, – сказал Кречмар и продолжал, щеголяя широтой своих взглядов: – Конечно, я не осуждаю вас. Это, знаете, часто встречается среди людей искусства. Меня бы это покоробило в чиновнике или в лавочнике, – но живописец, музыкант – другое дело. Впрочем, одно могу вам сказать, – вы очень много теряете».

«Благодарю покорно, для меня женщина – только милое млекопитающее, – нет, нет, увольте!»

Кречмар рассмеялся: «Ну, если на то пошло, и я должен вам кое в чем признаться. Дорианна, как увидела вас, сразу сказала, что вы к женскому полу равнодушны».

(«Ах, мерзавка», – подумал Горн.)

Прошло три дня. Магда все еще покашливала и, будучи чрезвычайно мнительной, не выходила, – валялась на кушетке в кимоно. Кречмар работал у себя в кабинете. От нечего делать Магда стала развлекаться тем, чему ее как-то научил Горн: удобно расположившись среди подушек, она звонила незнакомым людям, фирмам, магазинам, заказывала вещи, которые велела посылать по выбранным в телефонной книжке адресам, дурачила солидных лиц, десять раз подряд звонила по одному и тому же номеру, доводя до исступления занятого человека, – и выходило иногда очень забавно, и бывали замечательные объяснения в любви и еще более замечательная ругань. Вошел Кречмар, остановился, глядя на нее со смехом и любовью и слушая, как она заказывает для кого-то гроб. Кимоно на груди распахнулось, она сучила ножками от озорной радости, длинные глаза блистали и щурились. Он сейчас испытывал к ней страстную нежность (еще обостренную тем, что последнюю неделю она, ссылаясь на болезнь, не подпускала его) и тихо стоял поодаль, боясь подойти, боясь испортить ей забаву.

Теперь она рассказывала какому-то профессору Груневальду вымышленную историю своей жизни и умоляла, чтоб он встретил ее в полночь у знаменитых вокзальных часов напротив Зоологического Сада, – и профессор на другом конце провода мучительно и тяжелодумно решал про себя, мистификация ли это, или дань его славе экономиста и философа.

Ввиду этих Магдиных утех, не удивительно, что Максу, вот уже полчаса, не удавалось добиться телефонного соединения с квартирой Кречмара. Он пробовал вновь и вновь, и всякий раз – невозмутимое жужжание. Наконец он встал, почувствовал головокружение и сел опять: эти ночи он не спал вовсе, – но не все ли равно, сейчас его долг – вызвать Кречмара. Судьба невозмутимым жужжанием как будто препятствовала его намерению, но Макс был настойчив: если не так, то иначе. Он на цыпочках прошел в детскую, где было темновато и очень тихо, несмотря на смутное присутствие нескольких людей, глянул на затылок Аннелизы, на ее пуховый платок, – и, вдруг решившись, повернулся, вышел вон, мыча и задыхаясь от слез, напялил пальто и поехал звать Кречмара.

«Подождите», – сказал он шоферу, сойдя на панель перед знакомым домом.

Он уже напирал на тяжелую парадную дверь, когда сзади подоспел Горн, и они вошли вместе. На лестнице они взглянули друг на друга и тотчас вспомнили хоккейную игру. «Вы к господину Кречмару?» – спросил Макс. Горн улыбнулся и кивнул. «Так вот что: сейчас ему будет не до гостей, я – брат его жены, я к нему с невеселой вестью».

«Давайте – передам?» – гладким голосом предложил Горн, невозмутимо продолжая подниматься рядом.