— Что тебе? — спросил я, забавляясь комическим видом вестового.

— Чаю нагреть? — позевывая, спросил он и вдруг, вспомнив, доложил: — Там требуют вас.

— Кто «требуют»?

— Не могу знать. Солдат один дожидается, а як вы приказалы в хату никого не пущать, я и не допущаю.

— Молодец! Так всегда и делай, — еле сдерживая улыбку, серьезно сказал я. — Ну, пускай сюда твоего солдата.

Это был посыльный мотоциклист, привезший шифровку от лейтенанта.

Придвинув лампу, я стал вчитываться в радиограмму и расшифровывать ее.

Опять многозначительно и веско прозвучало напоминание об интересах Германии.

Я уложил бумаги в шкаф и, не гася огня, одетым прилег на кровать. Спать уже больше не хотелось. Все, что произошло в эти дни, медленно, словно страница за страницей, проходило передо мной. Но теперь все эти радиограммы, «искомое» и «главное» не были для меня тайной. Я уже твердо знал, что искал Генрих и зачем на помощь фашистам так стремительно примчался сюда американский разведчик. Я уже нашел тот винтик, ту самую маленькую деталь, благодаря которой вещи становятся по своим местам. Я тихо рассмеялся и направился к Матросову.

Полковник сидел полураздетый возле стола и курил.

— Я слышал, что вам доставили радиограмму, и ждал вас. Текст вы мне покажете после. Теперь поговорим об американце. Это прожженный разведчик. Нужно сказать, что мистер Першинг, он же Бейли, получил разрешение посетить только штаб армии, а не Шагарт. Как он очутился тут и как примазался к группе наших корреспондентов, сейчас выясняется. Завтра отошлите его в штаб армии, откуда он немедленно будет выслан в Москву, а оттуда в двадцать четыре часа вылетит из наших пределов в Иран или Турцию. Вы сразу стали не доверять Першингу? — спросил комендант.

— Наоборот. В первое время он даже понравился мне.

— Почему же вы перестали доверять ему? Что заставило вас насторожиться?

— Тот самый «коготь с лапы орла», о котором писал Ландау. Одна фраза захваченного радиста Циммермана. При допросе он крикнул: «Америка никогда не допустит этого!» Так вот, значит, откуда ждали спасения фашисты. Америка! И тут мне вспомнились слова Генриха, теперь уже ясные для меня: «Помощь с востока». Кто может помочь фашистам с востока? Никто, кроме американцев! Эта мысль подтвердилась неожиданным появлением Першинга. Зачем ему нужен был этот маленький Шагарт, без войны, без штабов, без сенсаций? Зачем он как бы ненароком пытался узнать у старшины, обнаружены ли тут шпионы? Зачем он, ненавидя немцев, тайком встречался с ними? Почему его встревожило сообщение Глебова о «кладе»? Зачем ему нужно было одному, без провожатых, бродить по чужому, незнакомому городу? Почему его, газетчика, корреспондента, не интересовал замок Гинденбурга? Настоящий газетчик поступил бы иначе. Потому, что он приехал не за этим. Потому что ему нужно было выкроить время и встретиться с Майером, с Манштейном, получить у них «главное» и, пользуясь нашим доверием к нему, как к корреспонденту союзной державы, спокойно вывезти бумаги в Москву, а там уже господа дипломаты переправили бы их с дипломатической почтой в Америку. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы заинтересоваться им. Поняв это, я сделал то, что и должен был сделать, — стал следить за американцем, а сам написал генералу о своих подозрениях с просьбой выяснить, кто такой Першинг. Вот и все! — закончил я.

— Именно так и расценили в штабе визит этого господина в Шагарт, — сказал Матросов.

Он докурил папиросу и стал одеваться. Я положил перед ним на стол расшифрованную радиограмму. Только тут вспомнил, что, занятый трагическими происшествиями, даже и не спросил полковника о его здоровье.

— А вы напрасно поторопились сюда, Андрей Ильич, вам, вероятно, следовало бы еще отдыхать после операции.

— Зачем? Аппендикс вырезан благополучно, рана затянулась, швы сняли. Если б не генерал, я уже два дня как был бы с вами. Сейчас, дорогой Сергей Петрович, мы оба очень нужны здесь. Ну, я готов. Пойдемте, покажите мне захваченного радиста.

Мы спустились вниз. Часовой открыл дверь в подвал.

При нашем появлении Циммерман чуть приподнялся со своей койки.

— Сидите, — сказал я.

Фашист отвернулся и стал глядеть в сторону.

— Ну-с, надумали что-нибудь, Циммерман? — спросил я.

Спрошенный молчал.

— Вы продолжаете разыгрывать героя-одиночку, убежденного в том, что его действия спасут других. Ошибаетесь, других уже ничто не может спасти. Дело о замурованном архиве Генриха, а точнее, Геринга…

Циммерман испуганно повернулся ко мне.

— …можно считать законченным. Все лица, кроме убитого Трахтенберга, арестованы. Остался лишь последний шаг для полного раскрытия всего этого дела, и, логически действуя, мы сами не сегодня-завтра найдем к нему ключ; но, сделав самостоятельно этот шаг, мы лишаем вас последнего шанса спасти себя. Подумайте над этим. Трахтенберг, как вы знаете, погиб, Манштейн арестован, Майер в наших руках, а ваша последняя надежда — американец Бейли…