— Послушай, я понимаю, почему ты спрашиваешь, но что сделано, то сделано. Сейчас уже ничего не поправишь. Как говорится, над пролитым молоком не плачут и все такое. Мне жаль, что с Маликом так вышло, но его уже не вернешь, а того, кто спустил курок, больше нет. Почему бы тебе не забыть обо всем, а?

— Забыть? Легко сказать.

Он отхлебнул пива, поставил бутылку и, поднявшись, наклонился ко мне.

— Какого хрена, Мик? Что ты собираешься делать? Думаешь наведаться в Лондон и пришить Поупа? А потом сесть на самолет и вернуться сюда как ни в чем не бывало? — Томбой развел руками, как бы говоря «ну что тут еще скажешь?». — Так не получится. Не забывай, в Лондоне ты беглый преступник. Тебя вполне могут взять еще до того, как ты успеешь найти его, а не то что пришить. А если попадешься, свободы уже не видать. Слишком много на тебе висит. Упрячут до конца жизни. Ты готов пойти на такой риск? Ради чего? Чтобы поквитаться с парнем, который имеет какое-то отношение к убийству твоего бывшего коллеги? Человека, с которым ты три года не виделся? Если все дело в этом, то, поверь мне, оно того не стоит. Честно.

Он был прав, и я это знал. И причину Томбой назвал правильно. Дело и впрямь слишком рискованное. В конце концов, у меня своя жизнь. Здесь, на Филиппинах. А если порой устаешь от жары и пальм на фоне моря, то это все-таки лучше унылой и холодной камеры в далекой Англии. К тому же, напомнил я себе, наверное, в тысячный раз, преступления совершаются ежедневно, и многие из тех, что чинят несправедливость в этом мире, никогда не предстанут перед судом. Взять хотя бы большинство политиков. Всех не убьешь. А раз так, то стоит ли ломать устоявшуюся жизнь, рисковать свободой, чтобы посчитаться с одним человеком, когда его место готовы занять другие? Зачем?

Затем, что Малик был моим другом.

Затем, что он был хорошим человеком.

Затем, что я не был таким, как он.

— Ладно, забыли. — Я махнул рукой. — Это так… разговоры.

— Понимаю, ты завелся. Я бы и сам завелся. До сих пор не могу поверить, как такое случилось. Мир тесен, мать его… — Томбой раздавил в пепельнице погасшую сигарету и принялся за бумаги. — Ключ от комнаты Уоррена у тебя? Пошлю Жубера, чтобы все там прибрал.

Я достал из кармана ключ и положил на стол. Не скрою, меня задело, что Томбой так быстро переключился на другие дела. Мне вдруг пришло в голову, что я так и не узнал по-настоящему своего бывшего осведомителя и нынешнего партнера. И это после стольких лет. Выходит, не старался узнать? От этой мысли стало совсем тошно.

— Вот что… — Томбой взял ключ и допил пиво. — Пойдем-ка выпьем.

Мы перешли из магазина в располагавшийся по соседству бар. Не раз и не два выпивка спасала меня от тяжких мыслей и гнетущей депрессии. «Может быть, — подумал я, — она и сейчас, пусть на время, поможет забыть злосчастного Ловкача Билли Уэста и тех, кого он убил в далекой и почти забытой стране».

Глава 7

Но иногда забыть бывает не так-то легко.

Летели дни, и жизнь шла своим чередом. В конце ноября на Миндоро начинается сухой сезон, жара спадает, и число постояльцев увеличивается, так что работы хватало. Обычно мы нанимали кого-то в помощь — убирать, готовить, — но вечерами я нередко становился за стойку бара, а днем сажал гостей в моторку, и мы выходили в море. Полуостров Сабанг богат уютными уголками, живописными бухточками, втиснутыми между скал, ради которых сюда и приезжают любители дайвинга. Я и сам, оказавшись на Филиппинах, неожиданно для себя увлекся подводным плаванием и даже, когда мы еще были на Сикихоре, прошел курсы и получил корочки инструктора — в отличие от Томбоя, который не умел даже плавать, а потому занимался магазином и вел бухгалтерию.

Неделя после смерти Ловкача выдалась насыщенная, и я каждый день выходил с дайверами в море, с удовольствием погружаясь в теплые, чистые воды и забывая — пусть на время — о том, что не отпускало с того самого момента, как я узнал о смерти Малика. Под водой все легко и просто. Самое главное — тихо. Никто не пристает, не надоедает, а вокруг потрясающие виды — пестрые рыбки у рифов, темные, молчаливые каньоны, любуясь которыми, отвлекаешься от проблем. Недостаток только один — время пребывания там ограничено запасом воздуха, и когда он кончается, приходится возвращаться к реальности. А возвращаясь к реальности, я снова и снова вспоминал Малика — живого, энергичного, открытого, разговорчивого, — вспоминал, что случилось с ним, и свою роль в этом.

Забыть, выбросить из головы не получалось, как я ни старался. Однажды, вскоре после смерти Ловкача, он приснился мне. Сон был почти точной копией реального события четырехлетней давности, когда мы с Маликом только-только начинали работать вместе. Тогда я еще не знал, что представляет собой новичок — худощавый, невысокого роста азиат, выпускник университета, успевший, несмотря на молодость, получить внеочередное повышение, и считал, что парня продвигают только ради соблюдения политкорректности — как-никак представитель нацменьшинства. Проверку рекруту я решил устроить во время первой же операции: задержания закоренелого грабителя Титуса Боуэра.

Боуэр жил в небольшом домике с крошечным садиком, примыкающем к соседнему переулку. Оперативную группу возглавлял я сам, и, кроме меня, в нее входили Малик и двое крепких парней в форме. Предполагая, что Боуэр попытается сбежать и воспользуется для этого именно садом, я собирался поставить там именно эту парочку, но в последний момент заменил ребят на одного Малика. Все удивились, но возражать никто не посмел. Малик тоже не стал жаловаться. Когда мы постучали в переднюю дверь, Боуэр выглянул в щелочку и, убедившись, что за ним пришли, рванул к спасительной задней двери, за которой его ждала засада.