Батальонный велел Зайцеву выйти из строя и спросил его, злобясь и багровея:

— Это ты, мерзавец, сорвал погоны? Отвечай, красная сволочь!

Зайцев посмотрел на офицера, прищурясь, сказал медленно:

— Это ты, ваше благородие, белая сволочь…

— Что?! — задохнулся батальонный и захрипел, точно его душили: — На сук его! К стенке!

Комендантский взвод скрутил Зайцеву руки за спиной и потащил к забору казармы. Полк глухо заволновался.

— Ваше благородие, — обратился к батальонному писарь Пигин. — Оно, конечно, солдат виновен, но ведь смертью не мстят!

Кто-то крикнул из строя:

— Ты за это богу отчет отдашь, злодей!

— Молчать! — огрызнулся офицер. — Тут вам не Совдепия, негодяи!

Батальонный приказал комендантскому взводу зарядить винтовки и поднять их для расстрела.

Тогда рядовой той же первой роты Маликов крикнул офицеру:

— Благодари бога — патронов нет! А то бы…

— Взять! — захрипел батальонный, и Маликова тоже поволокли к каменной стене, связали руки.

Маликов и Зайцев закричали:

— Долой офицерье! Да здравствует Советская власть!

И в этот миг раздался залп, и ее сыночек Ванечка Зайцев, а также благородный его защитник, рядовой Маликов, облились кровью и упали навзничь.

Тогда все офицеры, сколько их было, схватили у солдат винтовки и стали прикладами бить мертвых, топтать их ногами и кричать, как звери.

Тот же комендантский взвод принес рогожи, убитых затащили на них и поволокли за казармы, где и бросили в подвернувшуюся на глаза яму.

Полк сбился в кучу, раздавались крики: «Сколько терпеть!», «В штыки их!», но Пигин успел предупредить солдат, что казармы уже окружены чехами и без патронов с ними не совладать.

Батальоны смирились, однако обжигали начальство злобою сотен глаз. В ту пору на плац прибыл полковник, снова велел построить первую роту и рассчитаться. Каждого десятого вывели из строя и увели, никто не знает куда.

Вчера же, узнав о несчастье, Прасковья Ивановна и Ванина вдова кинулись в казармы, слезно умоляли полковника разрешить им взять Ивана Ивановича из ямы и похоронить на кладбище с крестом. Но офицер отказал, пояснив, что Зайцев [44] — враг отечеству и христопродавец.

Совершенно неожиданно для всех в разговор вмешалась Антонида. Она заметила, что красные — тоже вовсе не ангелы, а, напротив, умеют убивать очень даже искусно. И тоже заплакала, сказав, что у нее недавно в Карабаше застрелили сестру, безобидную торговку самогоном. Да мало ли что еще вытворяют эти красные!

Она не поленилась сбегать в свою комнатку и принесла оттуда газету «Власть Народа», отпечатанную двадцать шестого июля 1918 года. На второй странице газеты Дионисий прочел вслух крупный заголовок:

В статейке рассказывалось о том, что творилось в городе при власти большевиков, которую, слава богу, удалось с помощью братьев чехов и словаков уничтожить навсегда.

Текст гласил:

Лебединский дочитал сенсацию до конца, усмехнулся, заглянул на первую страницу. Там значилось:

Эту газету, выходящую в никому не ведомой «демократической республике», издавал Челябинский союз кредитных кооперативов и подписывал редактор С. Антипин.

Лебединский понимал, что спорить с Антонидой бессмысленно: женщина, угнетенная смертью сестры, теперь и до конца века будет верить всему, что дурно характеризует красных.

В душе Дионисия еще звучала песня стариков с плачем пополам, и он сказал Прасковье Ивановне, что понимает ее страшное горе, но слезами его не смыть и надо, сколько можно, мужаться.

Торжественный вечер, конечно, был безнадежно испорчен, и гостьи ушли, утирая слезы и не глядя друг на друга.

Утром Дионисий поздравил Нила Евграфовича с Новым годом и пожелал старику радостей и душевного покоя.

— Благодарю вас, голубчик, — поклонился Стадницкий. — Однако адзин, як пень. Не мне уже это… Адной нагой у магиле.