Казалось, в людях безудержно прорвался вековой гнев нищеты, бесправия, унижений, гнев вечного труда и недоедания перед сытым самодовольством помещиков и буржуа. Теперь едва ли можно было остановить этих людей, у которых «на вику горя — море, а радощив — и в ложку не збереш».

Клич «Бей золотопогонников!» гремел над площадью, и за полчаса мятежа были уничтожены восемьдесят офицеров.

Бунчужный, заменивший Кургузова, пытался стянуть к себе «справных козаков» и стрелял почти в упор по своей сотне.

Его свалили пулеметной очередью.

Еще в начале мятежа люди Василия Киселева кинулись к телефонным проводам, что связывали штабы в селе с Сарай-Гиром, с батареями и заставами близ Кузькина.

Покончив с офицерами, Пацек вскочил на первого попавшегося коня и во главе 3-й сотни кинулся снимать пехотные заставы. Захваченные врасплох, они не оказали никакого сопротивления.

Паника летела по белым частям, и всюду бурлил крик, что красные напали с тыла, и всем теперь смерть, и надо скорей задирать руки!

Пацек, разоружив заставы, поскакал к пушкам. Пехотное прикрытие орудий, увидев конницу, пустилось бежать, а прислуга, напротив, встретила восставших дружеским «Ура!».

А в это время в селе гремел огневой бой. Первая сотня куреня, к которой примкнула пехота, обрушилась на штабы полков.

Навстречу Лебединскому, управлявшему сотней, и Максиму Мартынюку бежали три офицера Исетского полка. Они были испуганы, бестолково кидались из стороны в сторону, кричали: «Что случилось? Где красные? Отставить панику!»

Один из них схватил Мартынюка за ворот, рванул к себе.

— Куда бежишь?!

Выстрелы пригвоздили исетцев к земле.

Уральский (Челябинский) 41-й полк, не забывший еще трагедии в Красных казармах, загнал в канаву унтер-офицера 8-й роты Виноградова. Это был тот самый унтер, по доносу которого офицеры расправились с рядовыми Зайцевым и Маликовым.

Виноградов вполне понимал, что его ждет, и была у него теперь неравная борьба со смертью.

Писарь Дмитрий Пигин бросил в канаву ручную бомбу. В следующую секунду восставшие кинулись к унтеру, его тело взметнулось на штыках в воздух и жестко грянулось о глиняный грунт площади.

Кузькино продолжало кипеть от выстрелов и криков. До нового пятистенка, где помещался один из штабов, восставшие не добежали: с колокольни и штабного чердака ударили пулеметы.

Штаб подавили быстро, закидав гранатами, а колокольня выгрызала бреши в цепях атаки.

Часть площадки окаймлял каменный забор, и Лебединский приказал бойцам укрыться за ним и стрелять по вспышкам.

Уцелевшие в этой бойне офицеры и добровольцы, спасая себе жизнь, бросились на север, в тыл. Их не преследовали: за селом уже стояли заставы куреня и вылавливали беглецов.

Около роты добровольцев и три поручика пытались увезти с огневой пушки. Белым удалось смять заслоны и вырваться на сарайгирскую дорогу.

Пацек, узнав об этом, приказал конной разведке Акима Приходько скакать вдогон. Конница посекла офицеров и артиллерийскую прислугу, не пожелавшую сдаться, и отбила три пушки из четырех.

Был еще островок сопротивления — егерский батальон, но на него навалились всем скопом и смяли тотчас.

К началу майской лунной ночи все было кончено. Мятежные полки похоронили убитых, снесли раненых в избы, перевязали и наконец стали строиться на площади. Теперь уже все срывали с себя погоны, а крестьяне кричали «Ура!», обнимали солдат и не прятали счастливых слез. Многие местные парни бежали проститься с матерями, чтобы тотчас записаться в армию. В полночь курень и пехотные полки построилась на площади. В общем строю стояли стрелки, орудийные и пулеметные команды, связь, полевой госпиталь, конная и пешая разведки. А чуть поодаль приготовился к походу огромный обоз с боеприпасами, продуктами и прочим военным добром.

Степан Пацек, в окружении ротных, объехал верхом все это неоглядное каре, поздоровался со славными сынами революции, поздравил их с наступившей эрой свободы и грядущих сражений за рабочую и крестьянскую власть.

Объезжая полки вслед за Пацеком, Орловский, Лебединский, Киселев пристально вглядывались в лица солдат, облитые ярким лунным светом. И командирам казалось: они читают в глазах полков радость освобождения. Кончился кошмар постоянной слежки и провала, риска пыток и смерти, барского пренебрежения офицеров к массе рядовых. Впереди были иной риск, иные труды, полные благородства и самоуважения.

Закончив объезд и подсчитав бойцов (всего набралось две с половиной тысячи человек), ревком, не слезая с коней, выделил из своего состава трех делегатов — Василия Киселева, Василия Короля и Георгия Назарука. Этим надежным людям поручалось добраться в ближайшую часть Красной Армии, то есть в конную бригаду Ивана Каширина, и предупредить ее о подходе мятежных полков. Делегатов обязался провести на советские позиции крестьянин Тарас Владимирович Мязин. С ним о том условились еще до боя.