— Ах, ласки в глазки! Только все мужчины — плуты.

Писарек божился темновато:

— Лопни мои глаза! Хоть руку прочь по локоть!

Но тут выскочила из-за туч луна, и штабничок чуть не в упор увидел солдат без погон. Он кинул свою кралю на произвол случая и бросился в штаб. Стрелять Баткунов еще загодя не велел, и молодой беляк живо исчез во тьме. И девица тоже растаяла, как в сказке.

Если бы Баткунов точно знал, где штаб, можно было бы и упредить писарька. Однако, пока разбудили местных баб и выведали у них где что, минула четверть часа.

Штабной дом, к которому тотчас кинулись красноармейцы, был пуст и сломан, как яичная скорлупа. Штабники в порыве страха били окна и прыгали в тьму ночи, полагая, что крыльцо уже караулят красные. Так, в мгновение ока улетучился распрекрасный штаб генерала Войцеховского, сто сот болячек ему на голову!

Баткунов, поскрипывая зубами от огорчения, опорожнил открытые сейфы, собрал со столов карты и бумаги — и отправился восвояси.

— Ну, не грусти, Андрей! — пожалел его Эйхе. — Никуда не денется твой Войцеховский! Не нынче, так завтра, не завтра, так через год угодит он в красный капкан. Попомни мое слово.

— Так-то оно — так, — не принимал сострадания Баткунов, — а все же не шашкой побивают, а умом, Генрих!

— Ты привез из налета важные бумаги, друг! — все равно хвалил Баткунова Эйхе. — Оставь их, мы почитаем. И пускай твоя разведка поспит.

Пока Баткунов возвращался в свой полк, а потом пытался заснуть на лежанке, 232-й Смоленский, да и все другие полки рейда отбивались от пушек, штыков и шашек Уфимского корпуса белых.

День этот, третьего июля, тащился тяжко, тупым черепашьим ходом, а потом оказалось — проскочил в черных и багровых красках сплошных атак и набегов, как одна минута.

И снова опустилась на истерзанную уральскую землю, на плоское Уфимское плато, в свежую зелень берез и в бессонницу настороженных станиц прохладная летняя ночь.

Новое утро обласкало всех — и белых, и красных, и коней, и травку в крови, и мелодичный плеск Юрюзани. Но, забегая вперед, следует сказать, что это был самый тяжелый и самый решающий день боев, и не одна красная жизнь сгорела в его лучах.

Ян Гайлит, в согласии с планом, двинулся на восток и нанес тяжелое поражение 15-му и 18-му Оренбургским казачьим полкам. Но тут же на 1-ю бригаду обрушились части пехотных дивизий, и пришлось красным пятиться, а чуть позже снова кидаться в штыки.

И так было много раз в этот день четвертого июля 1919 года.

Но вот карельцы кинулись в новый штурм, и казара отскочила на десять верст, на целых десять верст, истекая кровью и страхом.

И как только стал ясен отход белых, 2-я бригада Мосолова начала марш-бросок на станцию Яхино, на перехват железной дороги и непременно отступающих частей Каппеля. Комбриг-2 вел полки сначала строго на запад, чтобы пересечь Юрюзань, и затем, прикрываясь рекой слева и кряжами и лесами справа, уйти на юг.

Все шло по плану, вполне терпимо, и новгородцы, Старорусский и Сводный полки, быстро продвигались к реке.

Как только Мосолов начал переправу, штаб дивизии выстрелил в небо тремя красными ракетами — сигнал Гайлиту быстро уходить на запад, к своим.

Однако не так это просто — оторваться от неприятеля, который не спускает с тебя глаз.

Арьергарды полков (и с ними тяжелые пулеметы) изо всех сил сдерживали набеги казачья, обнаружившего красный отход. Особо повеселели белые, когда бригада стала сворачиваться в походные колонны, чтобы ускорить марш. Оренбуржцы норовили охватить фланги Гайлита, они неслись по ровной земле, раскручивая клинки, и солнце резко сияло на отточенной стали их шашек.

Красные пулеметные команды отходили перекатами: пока одни тащили свои «максимы» к берегу, другие держали огнем белое казачье.

Ни мостов, ни паромов тут, на Юрюзани, не было, и полки переправлялись через кипящую реку, кто как мог. Большинство шагали по дну, высоко над головой подняв винтовки и подсумки с патронами. Иные проваливались в донные ямы, выскакивали, отплевываясь, на воздух и снова устремлялись к плоскому берегу — скорее! скорее! — пули злобствуют там и тут, и снаряды громоздят взбаламученную красную воду на дыбы.

Иные бойцы плыли саженками на глубине, иные ехали на лодочках рыбаков, на бочках, на плотиках из чего бог послал.

Пулеметы широкой дугой прикрыли переправу, тяжелые пулеметы — главная надежда штадива.

Казаки налетали с гиканьем на молчаливые красные полки, уже посвистывая шашками, но тут враз начинали свой гибельный, ужасающий крик, свою веселую смертную скороговорку стальные «максимы» бригады.

Конечно, белые били из пулеметов тоже, и пушки их не молчали, и падали в воду раненые или мертвые уже красные герои 26-й.