Из-под земли вдруг раздался глухой шум спора, и он все возрастал.

— Что с тобой? Это нехорошо! Послушай…

— Пускай нехорошо! Ах, эта гордая Калерия! Самой хочется замуж!

— Ты не должна давать воли этому чувству. Оно тебя заведет в такой темный угол…

— Ты называешь великим и красивым эти холодные, лишенные поэзии мечты о всеобщей сытости и живости, вот! Когда я слышу, как люди определяют смысл жизни, мне кажется, что кто-то грубый, сильный обнимает меня жесткими объятиями и давит. Я чувствую какое-то тяжелое недоразумение. Да, грустно было жить, когда кругом тебя всё так…

— Чегой-то они все жалуются? — прошептал Семен Надежде на ухо. По-старославянски с перепуга.

— Устали.

— А-а, тогда ладно.

— Черт бы взял того, — заорали из-под земли, — кто спутал мои удочки!

— Мы должны были повышать наши требования к жизни и людям. А теперь что ж, переворот свершился.

— Эволюция! Эволюция! Вот чего нельзя было забывать!

— Какая ж эволюция, коли она позволила заселить прекрасную землю всем этим, — пробормотал Князь.

— Вот, ваши усы становятся лишними на вашем лице! — раздалось тогда из-под земли.

Князь испуганно ощупал свои усы и примолк.

Женский голос принялся декламировать:

— У меня в душе растет какая-то серая злоба… серая, как облако осени… Тяжелое облако злобы давит мне душу. Я никого не люблю, не хочу любить! Я умру смешной старой девой. Уже умерла!

— Нет, начинает мандолина.

— Я красива — вот мое несчастие.

— С кем такая беда случилась? — заинтересовалась другая, видно, добрая знакомая первой.

— Уже в шестом классе учителя смотрели на меня такими глазами, что я чего-то стыдилась и краснела. А им это доставляло удовольствие.

— Брр… Какая гадость!

— Уходят налево, — скомандовал голос режиссера.

— Пойдемте! Теперь все равно.

— Я вас люблю… люблю вас! Безумно, всей душой люблю ваше сердце… ваш ум люблю… и эту строгую прядь седых волос… ваши глаза и речь… Вы нужны мне, как воздух, земля, вода и огонь!

— Не наигрывайте, — строго сказал режиссер.

— О, разве нельзя без этого? И — встаньте с меня! Имейте хоть немного уважения, ведь я старуха! У меня седые волосы и зубы вставлены.

— Это и возбуждает, кто понимает.

— Это невозможно, это ненужно, ух ты! — Было слышно, как дама тихо и устало кончила.

— Ваша реплика!

— Жизнь пугала меня настойчивостью своих требований, — сказал мужчина, — а я осторожно обходил их и прятался за ширму.

— Да уходите же налево, — крикнул режиссер. — А Варвара Михайловна делает движение, как бы желая идти за ними, но тотчас же, отрицательно качнув головой, опускается на пень. Опускайтесь же на пень!

Какой-то мужчина там, внизу, закашлялся, а потом крикнул:

— Все вы — мерзавцы.

Где-то сбоку отозвались голоса:

— Идите чай пить!

— Я еще наверху решила остаться на пути порока, и пусть и мой дачный роман, как и я сама, умрет естественною смертью, — ввернула невидимая дама.

— Эй, — крикнул режиссер, — Юлия Филипповна идет налево к сену, негромко напевая.

Голос, должно быть, Юлии Филипповны, выкрикнул:

— Не знаю, право, все куда-то поумирали один за другим.

— Наслаждаться природой надо лежа, — отозвался мужской голос. — Природа, леса, деревья, сено. Люблю природу, люблю мою бедную, огромную, нелепую страну. Мою Россию!

Тут вступил хор:

— А, чай! Налейте мне. Как хорошо! Как весело, милые мои люди! Славное это занятие — успокоение. Для того, кто смотрит на смерть дружески, просто. А еще непристойные женщины. Здесь непристойные женщины лучше пристойных, это факт.

Еще один голос спросил резонерски:

— Природа прекрасна, но зачем существуют мухи. Они вьются над нами.

— Я понимаю вас. Но все-таки грустно, что там, наверху, опять кто-то неизлечимо заболел.

— На террасе накрывают на стол к чаю, — командовал режиссер. — С левой стороны из леса доносятся хриплые звуки соития. Рояль играет что-то грустное.

— Наша страна прежде всего нуждается в людях благожелательно настроенных, — сказал мужской голос, — благожелательный не торопится.

— С левой стороны из леса выходят Влас и Марья Львовна, — все надрывался режиссер, — выходите же с левой стороны из леса!

— Я бы предложил вам, товарищи, колбасы, — сказал мужской голос. — Такая, знаете, колбаса!

— Ваша реплика, Прогибин.

— Ждут обновления жизни от демократии, — сказал послушно голос писателя. — А кто знает, что это за зверь, демократ?