Макарий совершил торжественную панихиду. Вдова во всем черном недвижимо стояла у правого клироса. Платье будничное, стать княжеская.

Утром, перед отъездом патриаршего поезда, Роксанда вновь пришла к Макарию. Передала мешочек талеров на поминовение Тимоша за упокой, себя за здравие.

– Возьмите, святой отец, мои глаза, поглядите ими на Босфор, на Айя-Софию, на Галату, на всякий дом и на всякое дерево великого города! Истамбул был для меня чудовищем, но стал самым светлым воспоминанием. Это мой день, ибо впереди у меня только ночь.

Макарий дрожащей от волнения рукой благословил Роксанду, и глаза у нее сверкнули.

– Не жалей меня, святейший! Если Бог перенесет меня в иные земли, в иные страны, в сам рай земной, я Тимоша и Суботов буду поминать с любовью и ненавистью, как поминаю ныне Истамбул. С любовью и ненавистью.

Долго печаль Суботова лежала на сердце Макария.

30 июня государь, еще не зная об успехах Потемкина на Ладоге, приказал боярину и воеводе Семену Лукьяновичу Стрешневу идти и взять город Диноборок. Чужеземные наименования для русского уха были непривычны, а потому писали эти города как у кого язык повернется: Диноборк, Динабург…

Желая быть ближе к ратям и битвам, того же 30-го числа Алексей Михайлович выступил с Дворовым полком и со всеми своими вельможами и священством в поход и 5 июля был в Полоцке.

Государя встречали крестным ходом, а игумен Богоявленского монастыря Игнатий Иевлич сказал царю торжественное приветственное слово.

В Полоцке государю стали приходить челобития и являться челобитчики с жалобами на московских ратников, которые грабят население, наведываются за Двину, разоряя подданных Курляндского герцога, с которым царь в дружбе.

Алексей Михайлович тотчас послал Стрешневу строжайший наказ навести в полку порядок, чтоб никто из его солдат курляндских людей не грабил и не обижал.

Семен Лукьянович ответил не без досады. Его люди через Двину не переходят, обижать некого, потому что на добрых тридцать верст от реки пусто. «За нами присматривают, в Ригу сообщают», – писал Семен Лукьянович царствующему племяннику.

Жалобы приходили и от своих. Яков Куденетович Черкасский сообщал о тяжком пути к Динабургу: всюду болота, дороги зыбкие, вязкие. Обоз и пушки все время отстают.

Однако ж войска все ближе и ближе подходили к городам, и государь 8 июля отправился в местечко Сельцо, в Спасо-Преображенский монастырь, основанный преподобной Евфросинией Полоцкой. С государем поехали митрополит крутицкий Питирим, Борис Иванович Морозов, Никита Иванович Одоевский и его сын Федор. Федор потерял цвет лица, кровь словно перестала греть его. Царь был сильно обеспокоен. Один из сыновей Одоевского умер у него на глазах.

– В монастыре есть дивный список с чудотворной иконы Ефесской Божией Матери, – сказал Алексей Михайлович Федору наедине. – Икона прислана от Константинопольского патриарха Луки самой Евфросинье. Помолись перед иконой с верою. Может, и пошлет Бог здоровья тебе на радость, отцу твоему в успокоение.

По дороге Алексей Михайлович подсадил в свою карету пропыленного, белого как лунь странника.

– В монастырь идешь?

– В монастырь. Поживу хоть с месяц, ноги от дорог уж больно зудят.

– А разве монахини пускают в свой монастырь на житье мужчин?

– Так я в Богородицкий иду, в мужской. Его тоже матушка Евфросинья основала.

– Ты вот по белу свету ходишь… Велика ли слава у святой?

– Велика, государь! Сильная святая. Она, может, из русских-то женщин первая дошла до святого града Иерусалима. Там и предала Богу душу… Она ведь – княжна! – Старичок разошелся, распалился. – Знаешь, как в миру-то ее звали? Предслава. Отец ее, князь Георгий, мужа ей искал среди, как сам он, князей, а она избрала себе самого Иисуса Христа, В те поры монастырей женских в наших краях не было. Так она при Софийском соборе жила, книги переписывала. Великая была книжница. У нее и в монастыре монашки книги переписывали. Грамотеев было больше, чем нынче. Про нее, слышь-ка, что рассказывают. Она и в миру, в княжнах, все Богу молилась. Ей говорят: «Зря лоб бьешь, коли в царские одежды наряжена». А она перед охульниками платье-то скинула, а под платьем у нее власяница да железы.

Алексей Михайлович улыбнулся:

– А еще что рассказывают про святую?

– Многое что! Она ведь прозорливая была. Батыя предсказала за три года до пришествия. Только никто не внял ее словам. Кто он такой, Батый? Откуда? Праведная была, праведная! У нее в монастыре инокини-вдовицы от инокинь-девственниц отдельно жили.

Государь улыбался и качал головой.

– Спасибо за рассказ, добрый человек. Что ты мне пожелаешь на прощанье?

– Мира, государь-батюшка. Я по всей Белой Руси прошел. Грабежи, слезы…

Государь помрачнел.

– Будет мир. Будет. Вот тебе грош на пропитание.

– Ты бы мне рубль дал. Разве у царя мало рублей?

– Мало, Божий человек. Не чаю, где добыть. Грошик возьми, не осудя. Все рубли у меня на счету.

Старик странник уже был высажен из кареты, но карета не трогалась.

– Благослови же меня! – попросил царь странника.

А тот с удивлением разглядывал грош, перешедший к нему из царева худого кармана.

– Бог с тобой! – сказал старик и махнул рукою по воздуху.