Вот оно, его царство, собранное воедино неведомым промыслом, оно у его подножия. То не леса — города, то не туманы — реки, и он их единственный хозяин и владыка.

А всей власти — поглядеть, ужаснуться необъятностью и сделать вид перед стоящим за спиной Ртищевым, что все это его умом охвачено, его державной деснице подвластно.

— Федя! — позвал царь.

Ртищев придвинулся.

Алексей Михайлович поглядел на постельничего растерянными счастливыми глазами и ничего не сказал боле.

Когда царицын поезд был от Вязьмы в двух становищах, царь послал навстречу расторопных Артамонова и Матюшкина, чтоб берегли едущих от недоброй случайности. А сам даже есть перестал. Хоть прикажи всю дорогу соломой выстлать. Людей государь посылал к царице самых надежных, но в душе иного боялся. Моровое поветрие с холодами где умерилось, где вовсе пресеклось. Однако ж упаси боже Господа прогневить.

Полоса сплошных побед и удач с приходом осеннего ненастья переменилась…

Стоял под Новым Быховом Иван Золоторенко, города взять не мог, тиранил население, заводил свары с московскими воеводами.

Моровая язва, занесенная из Украины, проникала в войска.

Украинский гетман Хмельницкий совершенно бездействовал, и понять его никак было нельзя. С огромным войском простоял он лето под Богуславом, перешел потом в Фастов и о походе на поляков словно и думать забыл. Отговорка у него была одна — войско не может идти на коронного гетмана Станислава Потоцкого по причине возможного нашествия крымских татар.

Татары, воевавшие с Хмельницким на короля, теперь ополчились с королем против Хмельницкого. Однако союз этот был всего лишь словесный. Хан Ислам Гирей, столько раз помогавший Хмельницкому и трижды его предавший, умер в июне.

Крымские ханы получали престол Бахчисарая в Истамбуле. Семейство Гиреев было велико, с выбором нового хана никогда в серале не торопились — все жаждали взяток.

Наконец ханской саблей опоясали брата Ислама Гирея — Мухаммеда. Хмельницкий тотчас послал ему подарки и предложение союза.

Алексей Михайлович сердился. Он писал Хмельницкому, что татар бояться нечего. Для их прихода на Украине стоит московский полк Василия Борисовича Шереметева.

Хмельницкий, словно бы вняв царским уговорам, двинул в сентябре войска под Бердичев, соединился с полком воеводы Андрея Васильевича Бутурлина. Однако далее не пошел и, постояв здесь малое время, часть войска распустил, а с оставшимся отправился на свое лежбище в Чигирин.

Пришлось и московскому воеводе от бескормицы и близости врага отойти в Белую Церковь.

Казаки не радовали, и свои тоже. От вновь принятой на службу шляхты из городов и местечек шли жалобы, изветы. Продвижение на запад застопорилось.

Государь сидел у себя в комнате в дорогом платье, принимаясь иногда считать — чтоб время-то шло! — и тотчас оставляя пустую затею…

И вдруг — жданный, уж как жданный-то, а все-таки вдруг! — зазвонил на Троицком соборе колокол. Сей звон подхватили звонари храма Одигитрии, и вот уже все колокола Вязьмы похвалялись богатством звона, у кого в голосе больше серебра, чье серебро чище, чья медь гуще!

— Господи, не отыми! Господи, соедини! — быстро, по-старушечьи, закрестился, закланялся иконам Алексей Михайлович.

Расслабленных, годами не поднимавшихся с постели, и тех выносили на погляд небывалого в Вязьме действа: царь встречал патриарха.

— Как воскресение из мертвых! — пролепетала в умилении некая старушка, изумив и перепугав народ, стоявший подле нее.

— Чего вздумала! — рассердился на старушку здравый человек.

— Так ведь все с крестами, все к свету идут!

Крестов было и впрямь как деревьев в лесу: хоругви, рапиды, иконы. От златотканых риз, от златоверхих шуб площадь перед Троицким собором как жар горела.

А на дороге уже кареты царицыны, тоже золотые. А впереди, в благородной лиловой мантии, в башнеподобной митре, усыпанной с неба собранными звездами, — святейший Никон. И стали они друг против друга, два великих человека, Богом избранных над людьми. И все люди — больших чинов, и малых, и вовсе никаких — пали на колени. И на той волне поклонения оба вознеслись и стали вровень с соборами и церквами.