— Не знаю, — сказал царь, щуря задумчиво глаза. — Ты, правда, спозаранок при деле. А как иные — не знаю. Царю за всеми не углядеть.

Думный дьяк Ларион Лопухин принес государю на утверждение лист о порядке приема послов гетмана Хмельницкого, которые вот уже пятый день жили в Москве, ожидая царской милости.

Лопухин застал у царя Никона и смешался — дело у него было тайное.

— Читай свою бумагу! — разрешил Алексей Михайлович. — От собинного друга у меня секретов не бывает. Великий святитель Никон такой же государь, как и я.

Думный дьяк поразился услышанному и, не мешкая, прочитал свой лист.

Посланникам гетмана Богдана Хмельницкого Кондратию Бурляю и Силуяну Мужиловскому государь указал быть у себя 22 апреля. Ехать посланникам в Кремль на государевых лошадях, в карауле стоять стрельцам трех приказов без пищалей. Сойти с лошадей посланникам у Посольского приказа.

— «Государю царю и великому князю всея Русии быть в Столовой избе, в чем он, государь, изволит, — читал Лопухин. — А боярам…»

— Погоди! — остановил Алексей Михайлович. — Помету сделай. «Государь был в опашенке объяриной с кружевом».

Дьяк записал с края листа государево замечание и продолжал чтение:

— «…А боярам при государе быти в охабнях».

— Припиши! Припиши! — закричал государь. — В охабнях чистых! Не скажи им — в заляпанных каких припрутся!

Дьяк снова сделал помету.

— «А как посланники войдут ко государю в Столовую избу, и явити их государю, челом ударить думному диаку Лариону Лопухину. И посланники правят государю от гетмана от Богдана Хмельницкого челобитье и подадут лист. И государь велит у посланников лист принять думному диаку Лариону Лопухину. А после того пожалует государь, велит спросить гетмана их, Богдана Хмельницкого, о здоровье думному диаку Лариону Лопухину». — Чтец вежливо покашлял, прочищая горло. — Великий государь, тут помета: «А иногда государь жалует, спрашивает сам».

— Алексей Михайлович, царь ты наш бесподобный! — загорелся Никон. — Ты сам посланников спроси, от твоего спросу всему Войску Запорожскому будет почет и твоя великая милость.

— Запиши, Ларион! — согласился Алексей Михайлович. — «И ныне жаловал, спрашивал сам государь».

Обсудив процедуру приема, Лопухин стал откланиваться, но Никон его не пустил.

— Погоди! Ты расскажи нам с государем, по какой надобе послы приехали. Обдумать все наперед надо.

Ларион Лопухин очень удивился словам патриарха, но государь был спокоен, и тогда дьяк сказал:

— Польский король затевал переговоры с Хмельницким, а вместо комиссий пустил на казацкие города пятнадцать тысяч войска. То войско выжгло и вырубило с десяток украинских городов. Духовных людей тоже всех побили мученически. Просит Хмельницкий, как всегда, совета и помощи да чтоб государь не попускал поругания православной веры и восточных церквей. Листы с молением о помощи гетман прислал также боярам Борису Ивановичу Морозову, Илье Даниловичу Милославскому, Григорию Гавриловичу Пушкину.

— А мне? — спросил Никон.

— К тебе, великий господин, послы просятся быть на другой день после того, как будут целовать государеву руку.

Никон, расцветая, порозовел.

— Благословлю их иконою Иверской Божьей Матери, которую для моего монастыря на Афоне написали посланные мной русские богомазы. — И, тотчас изобразив на лице суровость, поклонился царю: — Великий государь! Когда же ты милость свою неизреченную на Войско Запорожское явишь?

— Что ты кланяешься-то? — огорчился Алексей Михайлович. — Во мне ли дело? Явить милость — значит воевать.

Опустил глаза: не мог он подолгу в Никоновы пропасти смотреть.

— Воевать? Казаки — одни — против короля сколько лет стоят. Ты только выступи! Все русские города тотчас сами на твою, государь, сторону перейдут. В Дорогобуж, сказывали, приехал перед Пасхой униатский владыка Квашнин и все старые московские пришивные антиминсы отнял и велел служить на киевских, на подвижных. Все церкви дорогобужские опоганил! Сколько же терпеть бедным русским людям? Ополчись, государь!

— Сразу такого дела не решишь, — вздохнул Алексей Михайлович. — Крепко все надо обдумать.

Никон вскочил на ноги.

— Десять городов сожжено! Тысячи невинных людей побито! Святые алтари сокрушены! О чем же тут думать? Где конец терпению?

— Ты прав, святитель. — Алексей Михайлович кивал головой, но и в кивках его было сомнение. — Разве у меня за русских людей, за православные церкви сердце не болит? Болит! А что поделаешь?.. Ларион!

Дьяк поклонился.

— Без всякого промедления, — государь поерзал, повздыхал, — посольство надо к королю отправить.