— Мы его уже подлечили!

— Поесть дайте, — сказал Йоссарян.

— Доктор, я бы уменьшила эту дозировку в два раза, — посоветовала Мелисса Макинтош. — От хальциона у него бессонница, а от ксанакса — беспокойство. Прозак вызывает у него депрессию.

— Она вас так хорошо изучила, да? — усмехнулся Леон Шумахер после того, как Йоссаряну дали поесть.

— Мы с ней приятели.

— А эта ее грудастая подружка, блондинка, кто она?

— Ее зовут Анджела Моркок.

— Так-так. Я предполагал нечто в этом роде. Когда она здесь появится?

— После работы и до обеда; и она может появиться с дружком, который работает в строительстве. Могут прийти и мои дети. Теперь, когда я вне опасности, они, возможно, захотят попрощаться со мной.

— Этот ваш сын, — начал Леон Шумахер.

— Тот, что с Уолл-стрита?

— Его интересовал только окончательный приговор. Теперь, когда ясно, что вы не умрете, он не захочет тратить свое время на хождения в больницу. Я ему сообщил, что вы не умрете.

— А я ему сообщил, что вы, естественно, умрете, — сказал Деннис Тимер, одетый в халат и пижамные штаны; в качестве пациента он был веселее, чем в качестве доктора. Его жена, смущаясь, сообщила друзьям, что он проводит эксперимент. — Он пожелал заключить со мной пари: «На сколько поспорим?»

— Вы по-прежнему считаете, что это естественно? — возразил Йоссарян.

— То, что мы умираем?

— То, что умру я.

Тимер отвел глаза.

— Я думаю, что это естественно.

— А то, что умрете вы?

— Думаю, и это естественно. Я верю в жизнь.

— Вы меня не поняли.

— Все живое, Йоссарян, живет за счет того, что живо. Мы с вами многое берем. Нам придется и отдавать.

— На самолете, летевшем в Кеношу, я познакомился с физиком, специалистом по элементарным частицам. Он говорит, что все живое состоит из неживого.

— Это я тоже знаю.

— И вас это не смешит? Вам от этого не хочется плакать? Вас это не удивляет?

— Вначале было слово, — сказал Тимер. — И это слово было ген. Теперь это слово — кварк. Я биолог, а не физик, и я не могу сказать «кварк». Он принадлежит к невидимому миру безжизненного. Поэтому я остаюсь с геном.

— И в чем же разница между живым геном и мертвым кварком?

— Ген — не живой, а кварк — не мертвый.

— Я тоже не могу сказать «кварк», не испытывая желания рассмеяться.

— Кварк.

— Кварк.

— Кварк, кварк.

— Вы победили, — сказал Йоссарян. — Но есть ли какая-нибудь разница между нами и этим?

— В живой клетке нет ни одного живого элемента. И все же сердце качает кровь, а язык говорит. Нам обоим это известно.

— А микробу это известно? Грибу?

— У них нет души, — высказал предположение хирург-стажер.

— Души вообще нет, — сказал хирург, стажирующий его. — Все это в голове.

— Кто-нибудь должен сказать об этом кардиналу.

— Кардинал это знает.

— Любая мысль, даже вот эта вот мысль — всего лишь электрическое взаимодействие молекул.

— Но есть мысли хорошие, а есть плохие, — возразил Леон Шумахер, — поэтому давайте-ка работать. Вы никогда не служили во флоте с человеком по имени Ричард Никсон? Он говорит, что знает вас.

— Нет, не служил.

— Он хочет прийти и удостовериться.

— Я не служил во флоте. Пожалуйста, не пускайте его ко мне.

— Вы когда-нибудь играли на альт-саксофоне в джаз-оркестре?

— Нет.

— Вы когда-нибудь служили в армии вместе с Солдатом в белом?

— Дважды. А что?

— Он сейчас этажом ниже. Он хочет, чтобы вы к нему заглянули поздороваться.

— Если он смог сказать вам об этом, то это не он.

— Вы когда-нибудь служили в армии с человеком по фамилии Рабиновиц? — спросил Деннис Тимер. — Люис Рабиновиц?

Йоссарян покачал головой.