Два часа спустя, на обратной дороге, опустошив корзины и поработав засучив рукава и с улыбкой на лице, Шарлотта, выйдя за порог больницы, обнаружила, что гнев ее не остыл.

— Позор, — проговорила она сквозь зубы. — Воистину позор королевству и памяти королевы!

— Что вы хотите этим сказать?

— Позор, что он на ней женился.

— О ком вы?

— Не говорите мне, кузина, что вы совершенно глухи к любым слухам. Я хочу сказать, что король женился на Ментенонше, и это ужасно.

— Почему вы так решили?

— Эскорт. Гвардейцы, которые сопровождают бывшую гувернантку детишек мадам де Монтеспан. Мадам де Монтеспан никогда не имела права на такое сопровождение... Если только, само собой разумеется, не ехала вместе с королем. Почему она молчит? Она, должно быть, сходит с ума от ярости! А герцогиня Орлеанская? Она так гордится своими предками и так презирает эту проныру! Как она, должно быть, страдает... Может быть, мне съездить к ней?

Мадемуазель Леони взяла Шарлотту под руку.

— Не считайте мое мнение проявлением эгоизма, но мне кажется, что вам не стоит торопиться. Вполне может статься, что никто еще не знает о случившемся, и благородная принцесса, у которой, как говорят, весьма воинственный темперамент...

— Да, это так.

— Вовсе не будет в восторге, когда вы ей сообщите такую новость. К тому же зимой она живет в Париже, в Пале-Рояле, а значит, вдалеке от своего недруга. И сейчас, должно быть, весьма озабочена приготовлениями к свадьбе, которая совсем не за горами, — ведь ее падчерица собирается замуж.

Шарлотта слегка улыбнулась.

— К свадьбе в первую очередь готовится герцог Орлеанский, приближение этого знаменательного события его очень волнует. Я так и вижу, как суетливо он бегает по покоям, как долгими часами перебирает ткани для будущих нарядов, подбирая к ним украшения и драгоценности, как шевалье де Лоррен развлекает его своим язвительным злословием. А в это время герцогиня Елизавета, закрывшись у себя в кабинете, увешанном портретами немецкой родни, пишет, пишет, пишет...

— Вы нарисовали весьма умиротворяющую картину. Зима — время отдыха, жизнь замирает, ее течение как будто замедляется. Так и хочется посидеть в уголке возле камелька. Так стоит ли вам беспокоиться? Позвольте себе отдохнуть. Снег скоро растает, дороги высохнут, и вы отправитесь в путь...

Шарлотта с улыбкой погладила руку Леони.

— Вы правы. Посидеть дома — это самое лучшее, что можно сейчас придумать. А у нас дома такой мир и покой.

Шарлотта не кривила душой, ею владела искренняя нежность к дому, где она провела детство, и где ее отец так заботился о том, чтобы она чувствовала себя счастливой. Она радовалась бы мирному течению жизни еще больше, если бы знала, что спустя неделю она сможет осуществить задуманное...

Потеплело, но вместо снега пошли дожди. Затяжные, упорные, всепроникающие, заставляющие дымить камины, с помощью которых боролись с сыростью, бросая в них, охапка за охапкой, сухие сучья. Для марта эта погода была вполне естественной, но Шарлотта терпеть не могла дожди. Большую часть дня она проводила в библиотеке — своей любимой комнате, — приводя в порядок бумаги своего отца. В них, без сомнения, рылись, но не потрудились сложить разбросанные повсюду документы и книги. Мадемуазель Леони помогала ей, но только тогда, когда Шарлотта просила ее об этом. Впрочем, Шарлотта просила о помощи часто. Бумаги, находившиеся в жутком хаосе, перекапывали не один раз, это было очевидно. Но что в них искали?

Среди счетов, заметок, соскользнувших с задумчивого пера, отрывочных размышлений Шарлотта обнаружила разрозненные листки книги, которую явно собирался написать ее отец, рассказав о своих путешествиях по Индии. В восторге от своей находки она принялась складывать эти листочки, надеясь найти в них разгадку тайны камней, привезенных из глубины именно этой страны, камней, о которых первым заговорил старый Жозеф, а потом и мэтр Моблан. Она задавалась вопросом: неужели покойная баронесса тоже слышала о камнях, и их поиск стал причиной этого немыслимого беспорядка?

В это утро Шарлотта и мадемуазель Леони, как обычно, разбирали бумаги, когда у ворот зазвонил колокольчик, потом они заскрипели, и во двор въехала карета. Обе женщины подошли к окну.

— Спаси и сохрани! — сдержанно проговорила Шарлотта.

— Интересно, кто это к нам пожаловал? — поинтересовалась мадемуазель Леони.

Из запряженной великолепными лошадьми кареты, очень изящной и красивой, на дверцах которой красовались мерлетты [18] шевалье де Лоррена, вышли два человека, один из которых почти нес другого. Этот другой был закутан в меха и шерстяные шарфы до самой шляпы, и рассмотреть его лицо не представлялось никакой возможности. Зато того, на кого он опирался, можно было узнать с первого взгляда, и, прежде чем Мерлэн объявил имена пожаловавших гостей, Шарлотта уже знала, что шевалье де Лоррен привез ей супруга, похоже, в очень плохом состоянии. И вышла вместе с мадемуазель Леони в гостиную, чтобы принять гостей.