Шрифт:
«Ничего тут не кажется странным?» – спросила Ида Лазаревна, выписывая в столбик эти цифры: 23, 5, 6 и 2.
Свечников догадался их сложить, в сумме почему-то получилось 36, а не 40. Оказалось, что на оставшихся четырех страницах Заменгоф поместил вырезные купоны со своим белостокским адресом и текстом: «Я, – здесь был оставлен пропуск для имени и фамилии, – обещаю выучить международный язык, если кроме меня его выучат еще 10 миллионов человек». Брошюра поступила в продажу, и купоны по почте начали возвращаться к автору. В большинстве из них заключительная часть фразы была вычеркнута.
«Десятки людей без всяких предварительных условий начали изучать эсперанто, – сказала Ида Лазаревна. – Представители разных наций, они решили стать братьями и сестрами».
В следующую секунду Свечников ощутил на губах отнюдь не сестринский поцелуй.
Сейчас он еще в дверях поймал ее вспыхнувший радостью взгляд, но в ответ сдержанно кивнул. Умная женщина, она упорно не желала понимать, что между ними всё кончено.
Публики почти не было. Передние скамьи пустовали, дальше по отдельности расположились несколько мужчин с неприступными лицами – верный признак того, что их занесло сюда исключительно от нечего делать. Ближе других к эстраде сидели двое: женщина с младенцем на руках, вяло сосавшим длинную синюшную грудь, которую она вывалила из-под надетой прямо на голое тело блузы, и паренек с таким же, как у нее, остреньким зырянским носиком. Свечников догадался, что это жена и дети подсудимого.
Судили шорника Ходырева за хищение приводных ремней из паровозоремонтных мастерских. Темнолицый, с маленькой головкой на кадыкастой шее, он понуро стоял на эстраде под охраной милиционера из бывших латышских стрелков. Свидетелей, видимо, успели допросить и вывести из зала во избежание возможных инцидентов.
Два дня назад Свечников присутствовал на объединенной сессии губчека, военно-транспортного трибунала и бюро угрозыска. Речь шла о том, что случаи шпионажа и контрреволюции пошли на убыль, зато резко возросло число преступлений на должности: лишь за минувшую неделю судили троих кладовщиков, торговавших похищенным со складов мылом и минеральным маслом, корейца из табачной артели – за спекуляцию спичками и начальника карточного бюро при городском потребобществе – за продажу и незаконное распределение талонов на питание в столовых потребобщества. Дело Ходырева относилось к этой же категории. Шорничал он на дому, а трудовую повинность отбывал сторожем при тех самых мастерских, которые обворовывал.
– Продолжаете ли вы, – обратился к нему судья, – настаивать, что для конской упряжи, пошитой вами как надомником, вы целые ремни не трогали, воровали одни обрезки?
– Продолжаю, – подтвердил Ходырев.
– А вот свидетель Лушников показал, что не одни обрезки.
– Так он сам кладовщик, Лушников-то. Он вам еще не то покажет, чтобы недостачу на меня списать.
– Иначе говоря, вы обвиняете свидетеля Лушникова в воровстве. Можете доказать это фактами?
– Могу. Он прошлый год из Вятки голый приехал, а теперь у него квартира со всей обстановкой и попугай в клетке.
– Ты этого попугая видел? – оживился кавказец.
– Один раз видел.
– Большой? Маленький?
– Вот такой, – показал Ходырев.
– Большой. И что за порода?
– Не знаю.
– Бывают попугаи ара, бывают какаду, хохлатые. Этот какой?
– Ара, ара, – подсказал отцу младший Ходырев.
Тот повторил:
– Ара.
– Ара! Ара! – передразнил кавказец. – Вы кто? Грузины?
– Почему грузины? – удивился судья.
– Они всегда говорят: ара, ара! «Нет», по-ихнему. Упрямая нация! Что им ни скажи, ни с чем не соглашаются.
– Такие люди есть в каждом народе. Национальность тут ни при чем, – заметила Ида Лазаревна.
– Значит, без хохолка? – уточнил кавказец у Ходырева.
– Без.
– Э-э, дорогая птица!
– Хохлатые дешевле? – заинтересовался судья.
– Спрашиваете! Предлагаю направить комиссию на квартиру к свидетелю Лушникову. Если попугай есть, надо разобраться, на какие средства приобретен. Если нет – наложить на подсудимого двойное наказание.
– Двойное-то за что?
– За обман. У хана Аммалата был такой закон.
– Ссылки на законы свергнутых правительств запрещаются, – напомнила Ида Лазаревна.
Ходырев, почувствовав поддержку, повернулся к ней.
– Ей-богу, барышня, обрезь только и брал!
– Обрезки, между прочим, сшивают, – ответила она холодно, демонстрируя объективность.
– Упряжь-то не нужна, что ли? – озлобленно выкрикнул паренек с зырянским носиком.
Судья велел ему замолчать и сказать спасибо, что дело его отца ведет народный суд, а не военно-транспортный трибунал. Мастерские-то паровозоремонтные!
Паренек с клоунскими ужимками начал класть поясные поклоны, повторяя:
– Спасибо, спасибо, люди добрые! Век не забудем!
– Сядь! – заорал на него судья.
Свечников не выдержал и встал.
– Товарищ судья, могу я выступить?
– Нет, не можете.
– Почему? Он имеет право! – вмешалась Ида Лазаревна. – По декрету о народном суде в слушаниях могут принять участие один защитник и один обвинитель из числа присутствующих на заседании.
Из кармана гимнастерки Свечников достал вчетверо сложенный тетрадный листок, развернул.